Демон Максвелла - [60]

6

31 октября. Утро Хэллоуина. Встаю еще до рассвета и снова проверяю вещи (три девушки из Орегона уже отбывают пожизненные сроки заключения за наркотики в Турции, где мой самолет приземлится после Каира) — ничего, за исключением одного шарика гашиша. И крохотной бутылочки. Гашиш я могу проглотить в аэропорту, но вот что делать с кислотой? Неужто просто вылить в клозет? Это все равно что сберечь ключ во время битвы, подняться на крепостную стену, где за башенной дверью томится красотка, а потом испугаться, что она может оказаться ведьмой и выбросить его в ров.

Надо попробовать. Другой возможности может не представиться. Времени на то, чтобы глотать, уже нет, зато можно ширнуться...

И я в последней отчаянной попытке вновь отправляюсь вверх по склону — бутылочка в наплечной сумке, инсулиновый шприц — в кармане. К тому моменту, когда я добираюсь до ауды, меня уже трясет от волнения. Я прислоняюсь к камням обшивки пирамиды, чтобы собраться с силами, но дрожь не утихает. Вокруг пасмурно и промозгло. Собирая обрывки мусора, по пустой стоянке проносится смерч. Он вращается, как дух нового Мессии, приводя в движение обглоданные кукурузные початки, сигаретные пачки и шелуху от тыквенных семечек и вздымая вверх газеты и туалетную бумагу. Вот это свита! Потом дух испаряется, и ветер замирает. Зилоты отступают к своим гробницам.

— Доброе утро, мистер Дебри... правда, хорошая погода?

— Доброе утро, Мараг. — Я собирался извиниться перед ним, но опять чувствую, что мне нечего сказать. — Неплохая погода. Разве что немного прохладно.

— Наступает новое время года. Теперь ветер будет дуть со стороны пустыни. Он холоднее и приносит с собой много песка.

— И туристов больше не будет?

Он пожимает плечами:

— Туристы будут всегда, до тех пор пока стоит великий Хуфу. — Его блестящие глазки уже прикидывают, что можно извлечь из моего озноба. — Может, мистер Дебри хочет, чтобы я проводил его на вершину пирамиды? Очень надежный гид. И знаете сколько?

— Пять фунтов, — отвечаю я, доставая бумажник. — Пошли.

Мараг запихивает свою галлебию в шорты и начинает подниматься вверх как ящерица. Это все равно что подняться на 200 этажей, и мне трижды приходится просить его о передышке. И каждый раз он весело смотрит на то, как я пытаюсь восстановить дыхание.

— Вы нездоровы, мистер Дебри? Вы плохо питаетесь у себя на родине?

— Нет, просто наслаждаюсь видом. Идем. Наконец мы добираемся до вершины и спугиваем с нее ворон. Понося нас на все лады, они принимаются кружить над нами, а потом сквозь рассветную дымку спускаются вниз на поля. Как изысканно высечена рекой эта долина!

— Идем, — зовет меня Мараг, указывая на деревянный шест в центре квадратной известняковой плиты. — Мараг покажет тебе один фокус.

Он заставляет меня взять осколок камня и как можно выше начертить на шесте линию. Я замечаю, что он покрыт на разной высоте аналогичными отметинами.

— Теперь сядьте и немного подышите этим воздухом. Вот увидите, воздух на вершине пирамиды волшебный.

Я, радуясь передышке, опускаюсь на камни у основания шеста.

— Ну и как он действует, этот волшебный воздух?

— Люди от него скукоживаются, — улыбается Мараг. — Дышите глубже. Вот увидите.

Теперь, когда он это сказал, я вспоминаю, что большинство пирамидолазов обладают необычно хрупким телосложением. Я глубоко дышу, наблюдая, как солнце пытается прорваться наружу сквозь покрытый тучами горизонт. Через минуту Мараг снова просит меня встать и провести еще одну черту своим осколком. Учитывая отметины, сделанные во время предшествующих экспериментов, трудно определить что-нибудь наверняка, но мне кажется, что я провожу линию прямо рядом с предыдущей. Я уже собираюсь сообщить Марату, что его пирамидный воздух — это очередной блеф, как вдруг в глазах у меня возникают искры.

Это старый трюк. Я и сам не раз им пользовался, чтобы подкупить слушателей. Просишь их сделать пятнадцать глубоких вдохов, задержать воздух на последнем, резко встать и вместе произнести «ом». В глазах возникает вспышка от гипервентиляции. Это известно любому школьнику. Но все эти уловки с волшебным воздухом и отметинами были столь хитроумны, что, лишь почувствовав знакомое головокружение, я понял, в чем тут дело.

Я хватаюсь за шест. Мараг стоит передо мной, уперев руки в бедра, и улыбается, подняв голову к небу. Ему все это не впервой. Мгновение он стоит не шевелясь, а потом ветер затихает. Я вслед за ним устремляю взгляд в молочное небо и понимаю, чего он ждет — Божьего перста. Он опускается из дымки вниз и упирается точно в макушку Марата, сгибая его как колоду карт, пока лицо его окончательно не исчезает и на его месте не появляется другое, потом еще и еще одно — со все возрастающей скоростью лица исчезают и появляются — знакомые и известные (я отчетливо помню двух знаменитых музыкантов, называть которых не стану, чтобы не навредить им), но в основном лица, которых я прежде никогда не видел. Черные, смуглые, краснокожие и белые мужчины и женщины, возраст которых уже перевалил в основном за полвека по земным меркам. Выражения лиц самые разнообразные — удивленные, терпеливые, строгие, горестные, но всех их объединяет одно свойство — это добрые и исключительно благожелательные лица. Веер лиц поднимается все выше и выше, как колода карт в диснеевской «Алисе», образуя с треугольником пирамиды нечто напоминающее песочные часы, низ которых заполнен известняком, а верх лицами.