1. Сон о Джинни и легкость в сером веществе
Айк Саллас спал, когда это началось, – в красной алюминиевой «Галлактике» довольно близко и чуть-чуть в будущем. То были лучшие времена, то были худшие времена[2] – и это было только начало.
Ему снилась Джинни, бывшая жена, как хороша она была во Фресно, в те запорошенные пылью дни – в ясные простые дни, когда еще не появились на свет их ребенок и движение Отдачи.
Когда еще не наступило десятилетие, которое потом назовут Лихие Девяностые.
Там, во сне, Айк возвращается после смены в 3-ЗИ, после возни с дросселями, и видит в свете утреннего солнца Джинни, как она сидит голышом за столиком для завтрака. В поле за окном работают культиваторы, мигают, взлетая и падая, лопасти-лезвия. Мутный туман еще висит в утреннем воздухе.
В те платиново-обольстительные времена лицо Джинни еще умеет выражать удовольствие. Угловой столик для завтрака был ее любимым местом в доме, так она всегда говорила, – не считая, разумеется, койки. Джинни, Джинни…
Она читает вслух бабушкину Библию. Библию в переплете из мягкой белой замши. На носу у Джинни темные очки для чтения, волосы выпрямлены утюжком, на голове шляпа, как у Салли Филд из «Летающей монахини». Ее любимый ситком, из тех, что она никогда не пропускала, – после, разумеется, «Я мечтаю о Джинни»[3].
Шляпа как у монашки, темные очки и этот восхитительный поток платиновых волос на плечах, словно льняная мантилья, белее книги у нее в руках. И больше ни одной нитки.
Айк видит, как шевелятся ее губы, но слышит лишь далекий гул поливочных самолетов и где-то совсем вдали тонкий сдавленный получеловеческий плач.
Эта живая картинка кажется ему печальной карикатурой: чисто американский столик для завтрака, религиозный мотив, то, как она прижимает к телу книгу – слишком близко, могла бы водить по тексту соском. Что-то нелепое и обидное в этой сцене, как насмешливо наставленный палец.
Чтобы не засмеяться над этим сном, он кричит на жену, как-то вроде: «Что за дерьмо, прекрати стриптиз! Брось эту дурацкую книгу и сними мудацкую шляпу, что за нелепый маскарад!»
Но и она, кажется, его не слышит, заточённая там, в конусе солнечного света. Она не поворачивает головы. Она облизывает подушечку пальца и перелистывает страницу, губы снова шевелятся. И Айк чувствует тот, другой проклятый наставленный палец. Он снова кричит, но ругательства лишь вспыхивают и отскакивают от этого ее конуса, точно маленькие градины. Он поворачивается к книжной полке, где на месте Библии остался свежий зазор. Старый «Моби Дик» в кожаном переплете – вот его бомба. Айк выхватывает его из нижнего ряда, поворачивается и одним точным броском отправляет в полет. Тяжелый стук – и яркая живая картинка становится подводно-серой. Солнечный уголок во Фресно оборачивается льдистым рассветом на Аляске, в допотопном трейлере, долгие годы спустя. Где-то в этой серости слышится снова безвоздушный плач, далекий и смутно женский. Затем тишина.
– Маскарад, – говорит Айк вслух. – Прекрати.
Повернувшись к тумбочке, он смотрит на будильник. До встречи с Гриром в доках еще несколько часов. Спать. Но едва он закрывает глаза, чтобы обдумать сон, как тут же чувствует: что-то бьется о трейлер, совсем близко и совсем наяву! Холодный воздух заполняет легкие, Айк высовывает руку из заклеенного на липучку мешка и нащупывает Тедди. Тедди – это пистолет двадцать второго калибра от «Хай-Стандарт», который он держит под подушкой.
– Грир? – Выдох в застылом воздухе. – Ко́мрад, это ты? Марли? Марли, это ты, придурок?
Стук прекращается. Сжав теплый ствол, Айк выпрямляется и тянется к окну над койкой. Слишком грязное, ничего не видно. Он берется за алюминиевую ручку, поворачивает, и рама слегка отходит. Стук возобновляется, прямо под окном.
Не выпуская рукоять пистолета, Айк коленом раскрывает спальник и сует обе ноги в унты.
– Грир? Марли?
Нет ответа. На ковре из овчины перед пропановым обогревателем виден темный бугор. Это дрыхнет старый Марли, недоступный миру, как и призрак, в честь которого он назван. Грир, наверное, где-то гуляет – «кутит с телками», как это у него называется. Редкое развлечение в наши дни. Когда ООН своими прививками уничтожила СПИД в самом источнике – грязном члене, – она, похоже, убрала и большую часть потребностей, благодаря которым эта болезнь возникла и распространилась. Мужская прыть остыла и с тех пор не восстановилась. Грир, однако, исключение. То ли он открутился от прививочного десятилетия в джунглях своей Ямайки, то ли его половая потребность, мощь его козлиной силы, оказалась столь высока, что выстояла, если можно так сказать, в борьбе с побочным эффектом вакцины.
