Демон Аль-Джибели - [11]

— Ясно.

Бахмати проверил золото и, развернувшись, по широким ступенькам поднялся в душное нутро чайханы, желтое от ковриков и циновок.

— Чашку чая, Дохар.

Улыбающийся круглолицый хозяин — короткие усики, фартук, полотенце через плечо — дернул занавесь, выпустив в зал дым и пар.

— Уже делаю, господин Бахмати. Как вы любите — черный, с розовыми лепестками.

Бахмати кивнул, располагаясь на продавленных подушках.

Зной плыл в окна, густой, будто сироп. По площади провели осла, белого от песка. Девочка с хворостом прошмыгнула между навесами.

Слева от Бахмати пошевелился старый Фаттах, причмокнул губами, поправил наползшую на глаза мохнатую шапку.

— А-а, господин Бахмати! Не подскажете, какой сегодня день?

— Жаркий, — ответил Бахмати.

— Нет-нет, — не согласился старик, — помню, когда я был еще молодым, лет тридцати, один месяц стояла такая жара, что наш бедный верблюд сварился заживо. Я в хлев, а он — глаза белые, и от языка дымок курится, хоть сейчас режь на чорпан-дохе.

— Как же вы выжили, достопочтенный Фаттах?

Старик окунул узловатый коричневый палец в свою пиалу.

— Теплая, — с огорчением произнес он. — Что? А так и выжил. Вы, кстати, не пробовали чорпан-дохе со сливами?

— Нет, — улыбнулся Бахмати.

— Зря.

Появившийся Дохар поставил перед ойгоном пиалу и, сложив молитвенно руки, пахнущий мясом и прожаренным зерном, опустился рядом.

— Господин Бахмати, не уделите ли мне немного вашего драгоценного времени?

Бахмати мысленно вздохнул. Почему? — подумалось ему. Почему именно сегодня? Чувствуют они что ли, что я договорился с Хатумом?

— Это может подождать? — без особой надежды спросил он.

— Видите ли, — сказал Дохар, опуская глаза, — в караване везут невесту моему Сулему.

— О, невеста — это хорошо, — вклинился в беседу Фаттах. — У меня было три невесты. Одна умерла до моего рождения, другая сгинула во время войны Коркан-хана и Нагойты за пески Аллям-куля. Зато третью я уже никуда не отпускал!

Он рассмеялся, хлопая Бахмати по колену.

— Кямаль! — крикнул Дохар в воздух. — Принеси дедушке Фаттаху еще чая!

Молодой человек в шальварах и куртке без рукавов мелькнул молнией, пиала сменила пиалу на столике перед стариком.

Фаттах опустил в нее, парящую, палец и удовлетворенно кивнул.

— Горячая.

Мохнатая шапка снова сползла ему на глаза.

— Так вот, господин Бахмати, — помолчав, сказал чайханщик, — я понимаю, что плата за ваши услуги дорога. И пусть даже вы отнимете у меня год или два… А может и больше… Все равно. Я хочу попросить вас присутствовать на праздничном обеде.

— Хм… В чем подвох?

Бахмати отпил чая.

— Я бы хотел, — сказал Дохар, отчаянно тиская край фартука, — чтобы вы наморозили льда. Говорят, блюда со льдом подают султану в Великой Порте. Щербет, фрукты. А еще оно стоит в горшках и охлаждает комнату. Я бы показал семье невесты, что она… что мой сын достоин ее, и наша семья…

— А завтра?

— Караван уходит на рассвете.

Бахмати посмотрел на задремавшего старика. Жалко, ему никогда не быть таким стариком, которому подливают чай и ничего не просят.

— Хорошо, — сказал он. — Почему бы нет?

Лицо чайханщика посветлело от радости.

— Господин Бахмати! — он приложился лбом к рукам ойгона. — Я все!.. Все, что хотите! Это будет дорого?

— Это будет бесплатно. Но…

Бахмати со значением поднял палец.

— Конечно-конечно, — Дохар, поднявшись, попятился. — Моя чайхана — ваша чайхана. Мы ждём вас к первым звездам.

Бахмати снова взялся за пиалу, но отпить ему не довелось.

— Идут! Идут! — закричал с башни Сулем, и все под стоящей на столбах крышей пришло в движение.

Люди потянулись наружу, их оказалось на удивление много, ступни сотрясли пол, рассыпались подушки, упал и треснул кувшин. Перед Бахмати, севшим очень неудачно, бесцеремонно замелькали халаты и набедренные повязки, и животы, и волосатые руки, и какие-то мешки и тяпки. Запах пота смешался с запахом чая, к ним добавился запах кизяка, налипшего на пятки. Где уж тут прорасти благородному аромату розовых лепестков!

Оставив старика Фаттаха пребывать в мире снов и нагретой воды, Бахмати решил не отставать. Колокольцы каравана уже слышались, уже обещали встречу, рядом орал осел. Люди толпились у караван-сарая, дети будто птицы сидели на камнях ограды.

Гульфер Сатадр, хозяин караван-сарая бешено махал насаженным на древко лоскутом красной материи. Слуги распахивали ворота загона для верблюдов, кто-то насыпал колючек в короба, кто-то открывал затвор, пуская воду в длинные деревянные поилки.

Звон приближался.

Толпа многоголосо выдохнула — у края стены, отделяющей поля от пустыни, из-за бархана выступил верблюд. Рыжеватый, высокий. Погонщик на горбах его махнул рукой — и люди взорвались приветственными возгласами. Слава Союну! Да пребудет Он во веки веков!

За первым верблюдом показался второй, с самим Гасаном Аль-Шавахи под паланкином, за ним — волы с повозкой, несколько конных, снова верблюды, груженные тюками, и дальше, дальше — повозки, охрана с копьями, ревущие ишаки, цветастый шатер факира. Ах, большой караван, хорошая торговля! Кто-то уже побежал в ряды.

Бахмати поискал глазами Зильбека и нашел того едущим в повозке с коврами, развалившимся на желкто-красном узоре и беззаботно покачивающим ногой. Почему бы и нет? Караван дошел, значит, ойгон пути со своей работой справился.