Только Колька накрыл ладошками коричневого, в какой-то светящейся слизи жабенка, только отжал палец, чтобы посмотреть, там он или нет, как кто-то потянул его за ногу.
Разумеется, это был Витька Жук. То есть, Жуков, конечно же.
— Дай посмотреть, — сказал Витька.
Ну никакого терпения!
И вообще, кто поймал? Колька поймал. Значит, и смотреть ему первому.
Жабенок щекотно тыкался в ладони изнутри.
— Погоди ты, — сказал Колька приятелю. — Здесь тихонько надо.
— Ты только не упусти, — прошептал Витька, подползая ближе. Его черные глаза наблюдали за Колькиными руками с тревожным ожиданием. — На него дождь загадать можно. Или даже электрическую грозу!
— Ха! — Колька сел у канавы, наполненной мутной водой. — С ним все, что угодно, можно! Он же светящийся!..
* * *
Бахмати убрал ладонь с потного лба мальчишки.
Что за чудеса ему снятся! Странный мир, странные имена. Странное животное — жабенок. Бахмати причмокнул губами.
Ну да ладно!
Он поймал мизинцем невидимую нить яхун-тинтак — пустынной болезни. Нить обвилась вокруг пальца, серая, с черными утолщениями. Жадная до новой жертвы. Теперь слегка потянуть…
Родителям Сомхали, старому носатому Горхану и немолодой уже Касин, наверное, казалось, что Бахмати просто водит ладонями над дрянным одеяльцем, укрывшим тело их двенадцатилетнего сына, но там, где жила яхун-тинтак, его пальцы ловили все новые нити.
— Выше лампу!
Свет испуганно плеснул к потолку, тень Бахмати, увеличившись, прыгнула к ребенку, а нити на мгновение стали видимы.
Ахнула за спиной Касин.
— Ни слова! — рявкнул Бахмати.
Поддернуть, сплести хитрой косичкой, шевеля запястьями, сцепить еще несколько тонких отростков-волосков.
Ага! Последние движения наконец-то заставили показаться саму яхун-тинтак. Похожая на ком пыли с черной живой сердцевиной, словно любопытная женщина, она проросла сквозь грудь мальчишки.
— Ах, бабушка яхун-тинтак, — зашептал Бахмати, — дай-ка я тебя…
Косички задрожали в пальцах.
Чуть-чуть вверх, пауза, приопустить, осторожно завить нити ближе к сердцевине. Хорошо. Теперь медленно, не дыша…
Опускаясь по нитям, Бахмати одновременно приподнимал саму яхун-тинтак. Мгновение — и пустынная болезнь закачалась над Сомхали вся, даже маленький вертлявый хвостик вышел, неуверенно щупая остывший ночной воздух. Будто сердце билась внутри косматого серого кома черная горошина.
Ап!
Подкинув яхун-тинтак, Бахмати поймал ее в сплетение собственных нитей, ужал и быстро спрятал в вырез халата. Спи пока, бабушка.
Тут же ожил, закашлялся и заплевался пеной мальчишка.
— Воды, — скомандовал Бахмати.
Качнулась лампа, деля комнатку на светлое и темное, пропала и появилась Касин, протянула медный кувшин дрожащими руками.
— Не мне, ему, — наклонил голову Бахмати.
— Сомхали! Сынок!
Касин упала на колени возле лежанки. Полилась вода, омывая лицо Сомхали, струясь на земляной, плотно утрамбованный пол.
Мальчишка дернулся.
— Пей, сынок, пей. Все хорошо.
Рука матери приподняла голову сына.
Под стук зубов о медный край и гулкие глотки Бахмати кивнул самому себе.
— Я сейчас вернусь, — сказал он старому Горхану и вышел из хижины в ночь.
На темно-синем бархате неба сияли крупные звезды.
Земля была черна. Сгустком тьмы тянулась к звездам молитвенная башня. Где-то справа брякала колотушка охранника Зафира. Звук колотушки из-за расщепленного дерева был потрескивающий, дребезжащий, ни с чем не спутаешь. Спите спокойно! Только заткните уши! На недостроенной городской стене мерцали огни факелов.
Бахмати тихо свистнул.
Из шелеста в конце улицы возник шар перекати-поля, прокатился по тележной колее, подскочил и верным псом замер у ноги. Разве что сандалию не лизнул.
Иголками торчали соломинки.
Бахмати вынул из-за пазухи яхун-тинтак, раздвинул колючие ветки и подсадил ком пустынной болезни внутрь.
— До свиданья, бабушка.
Оглянувшись, он подтолкнул перекати-поле, и шар, ширкнув по стене соседского дома, исчез в переулке, выходящем прямо в пустыню.
Из-за низкой ограды раздался смешок.
Бахмати замер, потом, учуяв силу дочери Оргая-многонога, улыбнулся:
— Привет тебе, Айги-цетен.
— И тебе привет. Смотрю, обжился среди людей.
Дочь Оргая выступила из тьмы под свет звезд. Затлели сизым чешуйки, очертилась женская грудь. В раскосых глазах затанцевали снежинки.
Бахмати развел руками.
— Обжился.
— И что тебе с них? — Айги-цетен обошла Бахмати по кругу. — Они слабы, в них силы — на один глоток. Ты же пьешь их?
— Пью.
Дочь Оргая расхохоталась. Стукнул по земле ящеричный хвост.
— И тебе хватает?
— Я экономен, — скромно сказал Бахмати.
— Ты слаб, как и они.
Бахмати прищелкнул языком.
— Хочешь сразиться со мной?
Дочь Оргая качнула головой.
— Только не здесь, где тебя приняли. Но в пустыне… Ах, не попадайся мне в пустыне, или нет, лучше попадись!
Айги-цетен облизнула язычком губы.
— Чего тебе надо? — спросил Бахмати.
— Отец зовет тебя.
— Только меня?
— Всех окрестных ойгонов. И карриков. И суккабов. И даже кое-кого из мертвого народца. Я не шучу.
Бахмати нахмурился.
— Что-то случилось?
— Вот что значит жить среди людей! — снова рассмеялась Айги-цетен. — Бедный-бедный Бахма-тейчун! Разве ты ничего не слышал о падении Кабирры?
