Гуру Петрольев сидел на койке, застеленной полосатым бледно-зеленым одеялом, и, подобрав ноги под себя, медитировал.
Худой, рыжий Мишка продвинулся по стенке чуть вперед и остановился у стула, на замызганном сиденье которого стояла стеклянная банка, полная карандашей и фломастеров.
Комната была рассчитана на двоих, но сосед Петрольева, получив место в общежитии, тут же съехал на снятую родителями квартиру, и гуру жил привольно и обставлял свое жилище так, как хотел. На Мишкин взгляд в помещении царил напитанный эклектикой хаос. На стенке над соседской койкой на гвоздях висели: парадный плащ болотной расцветки, джинсы с растрепавшимися штанинами, цветастые рубашки на плечиках, листок с иероглифами и сдувшийся до красной тряпочки воздушный шар. Ниже была прикноплена репродукция с Иваном Грозным, обнимающим своего только что убитого сына. Сбоку желтел машинный портрет Моны Лизы. Еще ниже, уже на койке, боролись за общее пространство спортивная сумка, несколько пластинок в конвертах, магнитофон, мембрана от колонки, шахматная доска, три тома «Зарубежной литературы», пучок пластиковых трубок, шелуха от семечек, лыжный ботинок, ком белья со свесившимся к полу рукавом, миска и две бадминтонные ракетки.
На полу в проходе лежала ковровая дорожка в опалинах и с прорехой у дальнего края. Треть широкого подоконника занимал черно-белый телевизор. Антенный провод из него тянулся в приоткрытую форточку. Рядом в количестве нескольких десятков теснились оловянные солдатики, частью раскрашенные полностью, частью белевшие одними портупеями или же законченные лишь до пояса, тут же стояли баночки с гуашью. Прижимался к стеклу кусок зеленого пластика. Подвешенная на черной изоленте лениво крутилась то в одну, то в другую сторону вырезанная из цветной бумаги аппликация-талисман.
Ближняя к гуру тумбочка была уставлена тарелками и стаканами. В стаканах зеленели неаппетитного вида опивки, в тарелках черствел хлеб и сохли гречневые зерна. Башней возвышалась двухлитровая пивная бутыль. На одну из многочисленных вилок был нанизан укушенный огурец, на другою — кусок обжаренной вареной колбасы.
На дальней тумбочке стопками громоздились книги, и часть из них наверняка уже упала вниз, к ребрам батареи. На чистом от книг пятачке, развернутая, смотрела в мир буквами и значками тетрадь в клетку. Рассмотреть знаки Мишка не успел, поскольку Петрольев вдруг шлепнул губами и сказал:
— Ом-м-м.
Глаз, впрочем, он так и не открыл.
Гуру Петрольев был бородат и волосат, волосы его спадали на плечи, делая его в чем-то похожим на ту самую Мону Лизу. Было ему двадцать восемь лет, и высшее образование он получал в третий раз, свято веря в преимущество процесса над результатом. Плоское лицо гуру отдавало восточной желтизной. Крупные губы под крючковатым носом застыли, сложившись в загадочную полу-улыбку.
Одет он был по-житейски просто — в тренировочные штаны и в спортивную кофту, застегнутую на молнию до груди. Под кофтой прятались сетчатая майка и продолговатый кулон на цепочке.
По факультету ходили слухи, что гуру, кося от армии, полгода провел в «дурке», и что увлечение всякими азиатскими учениями пригодилось ему там, чтобы на самом деле не сойти с ума. «Полет над гнездом кукушки» он истово ненавидел.
Имя у Петрольева было Равиль.
Среди семнадцати-восемнадцатилетних студентов-первокурсников в силу возраста и опыта он действительно выделялся, словно проповедник среди прихожан. К тому же иногда на него находило, и он начинал вдруг, повысив голос, вещать всем вокруг о карме, пране, дхарме и сансаре, убеждая запомнить и уверовать.
— Равиль, — осмелился потревожить гуру Мишка.
Петрольев сложил руки в паху и приоткрыл один глаз.
— Задолбали, — сказал он. — Вырожденцы и парии. Нет на вас Шивы-громовержца!
— Это мне? — испугался Мишка.
— И тебе тоже.
Петрольев вытянул из-под себя ноги и переменил позу с вертикальной на горизонтальную. У Мишки язык бы не повернулся назвать это простым словом «лег».
— С чем ты, парень? Денег нет.
Гуру бесцеремонно полез пальцем в нос, вытащил желтоватую козявку и, опустив руку, спрятал эту козявку где-то под койкой.
— Нет, мне бы совет, — сказал Мишка.
Петрольев поглядел с интересом.
— Молодо-зелено, — сказал он. — Женись, рожай детей, живи и не парься.
Мишка вздохнул.
— Я как раз по поводу предопределения.
— Все в мире предопределено, — изрек гуру и опрокинул голову на подушку, изучая плохо побеленный потолок. — Шаг вправо, шаг влево — ничего не светит.
— Равиль, я тут подумал…
— Ты сядь, — повел рукой Петрольев, приглашая Мишку расположиться на соседской кровати.
— Тут вещи.
— Сдвинь. Все равно ничего никогда нахрен не пригодится.
Мишка, кивнув, отвоевал место у лыжного ботинка и бадминтонных ракеток. Несколько секунд он мял пальцами ткань брюк на коленях.
— Давай, не жмись, — сказал ему гуру. — Я в благодушном настроении.
— Ну, я это… — Мишка закусил губу. — Равиль, помнишь, Эрнестина Львовна вела семинар по философии про судьбу? Про мойр, Полибия, святого Августина, древнеримскую и христианскую концепции Божьей воли?
Петрольев нахмурился.
— Я был тогда?
— У окна, за дальним столом.
![Отечник проповедника [внутри перекрёстные ссылки гипертекстом!]](/storage/book-covers/c2/c23d4bb70f8a04ef972003ccdfb82ddada8571ce.jpg)