Дело о сорока разбойниках - [46]

Так и сейчас. Карты скользили меж пальцами, наступало душевное успокоение. От сердца отлегло. Иноземцев даже решил порадовать гостей каким-нибудь простым фокусом.

Он вздохнул, усмехнулся как-то безнадежно, удрученно, затем велел Захо выбрать две карты и, не показывая их достоинств, перемножить числа. Хозяин выбрал, тотчас перемножил. А Иноземцев, пока тот шевелил губами и писал маленьким грифелем на салфетке, уже успел разложить на столе другие несколько карт, при перемножении очков коих получилось то же число, что у Захо.

– Мистика! Повторите еще раз, будьте так любезны, милостивый государь.

Иноземцев засучил рукава фрака до самых локтей и повторил фокус четыре раза. Все четыре раза произведение чисел карт гостей совпадало с произведением чисел карт, выкладываемых Иваном Несторовичем. Действия его сопровождались аплодисментами и восхищенными междометиями Обухова, который стал прямо за спиной доктора и не спускал с того глаз.

– Вот видите, нельзя мне играть в трынку, – пожал плечами доктор.

– Где вы научились этому? – воскликнул грек.

Тот улыбнулся, даже покраснел, но не ответил и перешел к другому трюку. Вынул из колоды обе черные дамы.

– Все полагают, что дам в колоде четыре, – проронил он каким-то странным загадочным тоном заправского фокусника. – Но это одна и та же дама. Только маски у нее разные.

И отдал их Захо, который с детской наивностью вперил изумленный взгляд сначала в даму треф, потом в даму пик, надеясь, верно, сыскать заявленное сходство. Продолжая улыбаться, Иноземцев стал медленно выкладывать остальные карты друг на друга рубашкой вниз, велев остановить его в любое время и вернуть трефовую даму в колоду, поверх нее опустил оставшиеся карты, пиковую положил самой последней и протянул князю, дабы тот сдвинул шапку.

– Рядом с трефовой лежит червонная дама, а с пиковой бубновая, – вновь не сдержав улыбки, проронил он.

Захо поспешно взял колоду и стал искать черные дамы, рядом с коими увидел и красные, причем в той комбинации, что назвал Иноземцев. Как красные дамы оказались рядом с черными – неведомо, ибо грек прежде заприметил, что трефовая лежала между валетом и девяткой, а пиковую он положил на короля.

– Кто вас научил? Вы ведь… врач!

– Вам лучше не знать эту особу, что меня этому научила. Она, поверьте мне, почище всякой холеры. У нее много масок. Она, как треф, надменна, как пик коварна, как дама червей смотрит порой с искренней любовью и будто дама бубен может вполне навести на вас приворот, – ответил Иноземцев, в руке которого по очереди исчезли все четыре дамы, ровно в том порядке, в котором он их называл. А потом, махнув пустыми ладонями перед зрителями, добавил: – Не поддавайтесь же ее чарам никогда, – и достал дам из нагрудного кармана Обухова, присоединив их к колоде.

Обухов отшатнулся, схватившись за карман, как хватаются за сердце при приступе.

– Впервые встречаю хирурга, ловкость рук которого столь поразительна, – вставил Филатов. – Если случится надобность в какой-либо операции, не дай, конечно, бог, впредь буду обращаться лишь к вам.

– Удивите нас еще, просим-просим! – настаивал Зубов, впервые увидевший, как на лице Иноземцева расцвела улыбка, каким детским счастьем искрились его глаза. – Велите, Дмитрий Николаевич, дочек моих позвать.

– Пусть доктор удивит нас за трынкой, – предложил князь, движением руки останавливая доктора, который было уже сам собирался отправиться за девушками.

– Ваше высочество желает, чтобы его обчистили как липку? – рассмеялся Обухов. – Ваше высочество очень смелы.

– Вы будете жульничать, Иван Несторович? – спросил Захо и покраснел, ибо вопрос вырвался у него против воли, до того он был поражен способностям доктора.

Иноземцев вошел в роль фокусника и сам того не заметил, как легко и свободно стало дышаться среди людей.

– Да, – весело кивнул он. – Если вы меня не поймаете на этом.

Но при всем азарте он тем не менее надеялся, что сегодня его минует участь игрока. Прежде он никогда не пробовал жульничать, он никогда и не сидел за игральным столом, хотя знал, как карты незаметно пометить, мог прятать их в рукаве и за шиворотом, упражняясь в этом наедине. Он молил бога, чтобы гости испугались его заявления и поберегли свои капиталы. Обухов был первым, кто наотрез отказался играть с Иноземцевым.

– Нет, я – пас, – воскликнул он, – у доктора карты в руках как живые. Я видел хороших шулеров, но чтобы так проворно… Нет, увольте, Дмитрий Николаевич, сегодня я воздержусь от трынки. Господин Иноземцев сердца током пронзает, кромсает вены, что для него карты.

Остальные весело расселись, даже неповоротливый Бадальмухаметбаев. Иноземцев опустился на стул, ощутив себя вдруг поверженным и уничтоженным, улыбка счастья сменилась кривой гримасой отчаяния. Он никогда бы не смог и не стал не то чтобы жульничать, но употреблять карты в ином, кроме фокусов, виде. Эти тридцать шесть картонных картинок были для него своего рода святынею, памятью о его неудавшемся супружестве, которую он не желал осквернять.

– Бога ради, – проронил он, ерзая и краснея, – я не могу играть. Разгневаю карточных демонов, ей-богу, нет…