Дело государственной важности - [36]

13 сентября. Арестованной заданы вопросы о соучастниках. Арестованная от дачи показаний уклонилась. По указанию высшего руководителя СД и полиции безопасности применены: меры физического воздействия, лишение пищи, воды и прогулок.

14 сентября. Арестованной предъявлены показания фон Шверинга, подтверждающего, что он вел с ней антиправительственные разговоры. Ей предложено подробно осветить содержание разговоров… От дачи показаний отказалась… Применены те же меры и лишение сна. Допрос велся при интенсивном облучении и приостановлен по указанию врача в связи с возникновением ожогов на лице и угрозы длительной потери сознания. Режим содержания усилен переводом в одиночную камеру.

16 сентября… От дачи показаний категорически отказалась. После применения мер воздействия продолжала отрицать факты.

19 сентября… Правдивых показаний не дает. Оспаривает показания легационного советника фон Шверинга, данные им в ходе допросов…

…29 сентября. Комплекс мер дисциплинарного характера и физического воздействия результатов не дал. Арестованная Штилле держится по-прежнему вызывающе, заявила, что в будущем всех чинов гестапо ждет казнь за преступления, возмутительным образом отозвалась о национал-социалистском государстве и фюрере.

30 сентября. Показаний не дает…

Эльзе понимала, что рано или поздно ей придется перестать отрицать все. Дешифрованные сообщения и заметки, найденные у Шверинга в служебном кабинете, делали полное запирательство уже бессмысленным. Может быть полностью приняв вину на себя, дать Шверингу шанс — крохотный, проблематичный, но шанс! — спастись от смертной казни?

В октябре Эльзе впервые вместо «нет» и «отрицаю» сказала, что хочет сделать заявление. Пусть Хабекер записывает, а еще лучше распорядится дать ей письменные принадлежности: она попытается изложить все сама.

Хабекер с сомнением посмотрел на ее изуродованные пальцы и вызвал стенографа. Сказал: «Так будет надежнее. Вы ничего не упустите».

Медленно, продумывая каждое слово, Эльзе продиктовала показания. Да, она, Эльзе Штилле, сознательно и добровольно вступила на путь борьбы с гитлеризмом. Да, она собирала и передавала по конспиративным каналам информацию, которую получала, используя свое положение сотрудницы имперского МИДа. Легационный советник фон Шверинг понятия не имел, что его рассказы ложатся в основу отдельных сообщений. Он никогда не был ее помощником. Она требует очной ставки с ним.

— Вот как, требуете? — сказал Хабекер и переглянулся со Штрюбнингом, молчаливо сидевшим в углу. Штрюбнинг потянулся к столу, взял чистый бланк протокола, карандаш. Быстро написал несколько строк, протянул записку штурмбанфюреру. «Это лучше, чем ничего, — прочел Хабекер. — Спросите ее о рации и «пианисте». Сейчас, по-моему, не тот момент, когда ей выгодно отрицать».

— Хорошо, — сказал Хабекер, — Вы получите очную ставку, фрейлейн. А пока не освежите ли свою память? Кому вы передавали информацию? И через кого?

— Через «что» — так будет точнее. Через «почтовые ящики». К кому конкретно материалы попадали, понятия не имею!

Хабекер устало и раздраженно махнул рукой.

— Старая песня, Штилле! — Штрюбнинг, вмешиваясь, сделал ему предостерегающий знак: спокойнее. — Кто был курьером?

Штурмбанфюрер сделал вид, что ищет в деле нужную страницу, поправился. — Точнее, ваши курьеры? Уж их-то, фрейлейн Штилле, вы не могли забыть? Если не имена и адреса, то приметы, конечно, помните?

— Да, — сказала Эльзе.

Она описала троих курьеров. Два описания были безлики, общи; последнее конкретно и детализованно. Внешность этого человека стояла у Эльзе перед глазами и не требовалось усилий, чтобы воссоздать его черты. Высокий, сжатый с боков лоб, тонкие губы, скошенный назад подбородок, правое плечо приподнято, хром на одну ногу, и этот дефект особенно заметен при быстрой ходьбе, когда горячится, слегка заикается. Что еще? Да, волосы. У него темные волосы, на прямой пробор.

Хабекер занес ее показания в протокол. Вызвал конвой. Дело шло к ночи, и он вымотался, хотел прилечь на часок здесь же, в служебном кабинете. Штрюбнинг, проводив Штилле взглядом, перегнулся через стол, взял протокол. Покачал головой. Сказал:

— Точные приметы, не так ли?

— Да, — сказал Хабекер спокойно. — Рейхсминистр доктор Геббельс описан полно и подробно. Даже жаль рвать!

— Зачем же, — возразил Штрюбнинг. — Наоборот, сберегите протокол. Хотя петля ей в принципе обеспечена, однако никогда нелишне иметь для суда такой убедительный документ. Вся Штилле как на ладони: не обнаруживающая раскаяния и поливающая грязью империю и вождей… Нет, Хабекер, это ценный документ!.. И вот что — пора сворачивать дело. Дайте ей очную ставку, зафиксируйте и готовьтесь к передаче в суд.

Хабекер удивленно наморщил лоб.

— Но, комиссар…

— Не согласны? Тогда идите сами к Конкову и доказывайте, что верите в успех. А еще лучше адресуйтесь к Редеру из военного суда — он жмет на Копкова и Гейдриха. Не оценят там, идите выше. К Герингу. Прямо к нему, ибо фюрер поручил рейхсмаршалу верховный надзор за делом. Смелей, Хабекер!

Он встал — грузный, тяжелый. Сказал, взявшись за ручку двери, через плечо: