Делай то, за чем пришел - [6]

Глеб решил «делать деньги». Он стал тренироваться, часами «натягивал» самого себя и в конце концов понял одну нехитрую штуку... Он понял, что все пацаны, в том числе и знаменитый Мыло, бьют как попало. Их одолевает жадность, и глядят они только на биток, который лежит на земле, — близко ли к нему упадет летящая монета или далеко?.. А что, если не туда смотреть, а на того, кто бьет? Успеть заметить, насколько сильно он ударил, круто или полого ударил, резко или плавно. А потом... самому ударить точно так же. Тогда ведь и твоя монета полетит на то же самое место...

Забыв обо всем на свете, кроме своего открытия, Глеб помчался на базар, к столбу, который весь был в отпечатках от многих и многих битков. Ватага пацанов азартно лупила в столб, «натягивала», ссорилась. Главенствовал Мыло.

— Гони десячок! — то и дело покрикивал он.

Это был драчливый переросток, с испитым лицом, со скрипучим от окурков голосом. Он уже знался с большими «паханами», с теми, что «тибрили» уголь в депо, а потом продавали его на базаре. Ходил Мыло ссутулившись, будто всегда мерз; кепочка на самые глаза, руки в карманах длинного, до колен, заплатанного френча: плечи подняты к ушам. Года три спустя Мыло убил человека, и никто этому не удивился...

У Мыла были длинные пальцы, и он «натягивал» там, где другому понадобилось бы две руки. Скрипуче посмеиваясь, он обдирал пацанов одного за другим. Иногда кто-нибудь из проигравших в доску бунтовал:

— Уй, Мыло, у тебя не руки, а пакли!

— Но ты... — скрипел Мыло, впиваясь в бунтовщика жесткими серыми глазками. — Закрой хлебало, а то схлопочешь...

— Связался, большой дурак! — кричал обиженный, отбежав, однако, шагов на тридцать.

Мыло не догонял: он был занят.

— Гони десячок...

Несколько часов подряд Глеб изучал движения Мыла и в уме повторял их.

— Ну ты, Аршин, — сказал наконец Мыло, — давай. Они все проёрились. — Он кивнул на печальных пацанов, робко просивших поверить в долг.

— По двадцаку, — предложил Глеб.

— Ого! — изумился кто-то из облапошенных.

— Богатый ты мужик сегодня, Аршин, — заметил Мыло, ухмыляясь.

Он небрежно шлепнул о столб оловянным битком.

Глеб, по-блатному ссутулясь, встал у столба и, как Мылин двойник, ударил своим старинным, красной меди, трояком. Тот, повторив в полете траекторию оловяшки, упал с нею впритирочку.

— Хе-ге! — обрадовался один из проигравшихся, пацан, в облике которого было что-то птичье (за что, наверное, он и прозывался Курицей).

— Рано, пташечка, запела, — сказал Мыло, обернувшись к Курице, — как бы кошечка не съела... — И швырнул Глебу двадцатикопеечную монету.

Теперь Глеб должен был ударить первым. Ударил. Потом ударил Мыло, и его длинный средний палец, как резиновый, вытянулся и коснулся Глебова трояка.

— Гони, Аршин, деньгу назад! — Мыло хохотнул, как хрюкнул, и уничтожающе посмотрел на Курицу. — Чё, Курица, не квохчешь?..

И ударил. И снова Глебов биток с двуглавым императорским орлом настиг оловяшку.

— Двадцачок, — потребовал Глеб, а сам лихорадочно соображал, как же самому-то бить, чтобы Мыло не «натягивал».

Двадцатикопеечная монета переходила из рук в руки. Ватага, вытаращив глаза, следила за небывалым. Мыло стал демонстративно зевать, мол, с тобой, Аршин, каши не сваришь.

— Давай, давай, — подбадривал Глеб, а сам ругал себя — наступать научился, а обороняться нет!

И со злости запустил свой биток так, что тот, едва коснувшись столба, перелетел через головы болельщиков и упал далеко в стороне.

— Ха, Аршин, ты бы за версту забросил!..

— Все в законе, Мыло! — возмутилась орава.

Мыло ударил, но его оловяшка полетела в другую сторону, где и настиг ее Глебов трояк. У Глеба дрожали руки, он был как в угаре: теперь он понял до конца, как надо бить!

— Везет Аршину, а? — сказал Мыло, как бы оправдываясь перед дружком из «паханов», который молча подошел к играющим и молча же, сонно следил за полетом битков.

Везет!.. Если бы кто-нибудь присмотрелся к Глебу повнимательней... Он копировал, обезьянничал, повторял за Мылом все его движения, даже гримаса на лице во время удара была Мылина, блатная.

Удар. Полет трояка. Звон его об. оловяшку. Восторженный визг оравы.

— Гони двадцачок! — едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, требовал Глеб. Его распирало счастье — еще бы! Он тянет Мыло — грозу базарного пацанья, Мыло, который столько раз лишал его, Глеба, двух сладких подушечек, Мыло, который обдирал всех подряд благодаря своим паклям!.. Мыло нехотя отдал Глебу шестую монету. Орава насмехалась над ним — не на того нарвался!..

— Кончай, Мыло, — сказал вдруг «пахан», — дело есть. — И нагнулся, и поднял с земли Глебов трояк с двуглавым императорским орлом, опустил биток к себе в карман.

— Отдай! — закричал Глеб: он знал, что весь его выигрыш не стоит хорошего битка. — Отдай, подлюка! — Но тут же был отброшен к столбу, больно ударился о него спиной.

— Он у тебя, наверно, заколдованный, а? — спросил Мыло, и они захохотали оба с «паханом».

А когда отошли, то Мыло вдруг обернулся:

— Будешь вякать, Аршин, прибью. — И показал из кармана свинчатку.

Глеб чуть не заревел. И заревел бы, будь один. Но ведь его окружала ватага; кроме того, он обыграл Мыло, стало быть, в глазах обездоленных выглядел героем. А потому он храбро, но не очень, правда, громко сказал: