Делай то, за чем пришел - [8]

Жалостливая Решетчиха порылась однажды в ларе, где у нее хранился разный хлам, и достала дамские калоши, забытые врачихой, которая некогда здесь квартировала.

— Носи, — сказала хозяйка, — все ногам-то сухо будет.

Совместными усилиями натолкали они тряпок в калоши, и стал Глеб бегать в школу на высоком каблуке. Только вот тряпки вскоре утрамбовались, и каблуки постоянно морщились, делались гармошкой. Да это бы еще полбеды, беда заключалась в том, что парнишки принялись дразнить Глеба за его высокий каблук «городской мадамой». Не драться же с ними! И он наотрез отказался надевать калоши.

Тогда хозяйка пообещала и Глебу и матери, что попросит соседа Никитыча сшить Глебу сапоги.

Настоящие сапоги!.. Глеб приходил из школы и — скорей, скорей — к Никитычу. Седенький, постоянно кашляющий старичок долго и упорно шил Глебу эти сапоги. В ларе у Решетчихи нашлись голенища, переда же Никитыч нашел у себя. Один перед, правда, оказался рваным, и пришлось сразу же наложить на него «союзку», как выразился дед.

Глеб садился рядом с Никитычем и смотрел. Никитыч же (на коленях холстинка, во рту гвоздики, сапог надет на «лапу» голенищем вниз) брал изо рта мокрые гвоздики и, покряхтывая, покашливая, стучал молоточком: тук-тук-тук!

— Сапожники мы с тобой, Глебша! — подмигивал он Глебу.

— Сапожники... — Глеб изнывал от нетерпения.

А Никитыч все постукивал молоточком да постукивал, подрезал что-то, подшивал, примерял; из деревянных чурочек делал шпильки; варом натирал длинные дратвы и время от времени напевал:

— Загудят провода-а-а...

Но тут его одолевал кашель, и за все те дни, что Глеб провел около Никитыча, дальше этого «загудят провода» старик ни разу и не спел.

Наконец они на ногах!

И Глеб бежит домой — показать. А по дороге как не залезть в сугроб, что остался еще у забора! Или в грязь на середине улицы. Как не поглядеть на отпечатки новеньких сапог! Правда, сапоги получились почему-то разные, левый был заметно больше правого. К тому же левый вышел остроносым, а правый (с заплатой-союзкой) был явно тупоносый. И следы они оставляли тоже разные, потому что левый имел подошву из рубцеватой резины, а правый — из гладкой.

Случай на Уймене

Глебу тогда только что исполнилось семнадцать лет, и он решил, что хватит, насиделся у матери на шее, пора самому зарабатывать на жизнь. Исподволь подготовив мать, добившись ее согласия, собрал рюкзачок и отправился на заработки в алтайскую тайгу.

Ночь продремал в поезде, потом подъехал на попутной машине, а долиной реки Уймень добирался на своих двоих. Правда, еще в машине случайные попутчики, узнав, куда он направляется, предостерегали — смотри, парень, вода в реке большая, унесет без лошади-то... Но на предостережения эти Глеб махнул рукой, подумал, что уж коль ездят на лошадях, то ничего страшного, пройдет и он.

Чтобы поспеть до вечера в леспромхозовский поселок, шагал без остановок, без привалов. Однако чем дальше, тем дорога становилась хуже, а вскоре и вовсе сошла на тропу; долина сузилась, горы придвинулись слева и справа, шум реки усилился. Еще немного прошагал, и вот он, брод... Вода светлая, быстрая, в сапогах явно не пройти: зачерпнешь. Разулся, снял штаны, на всякий случай прихватил палку, что валялась на берегу.

Глядя себе под ноги, которые в воде стали голубоватыми и какими-то чужими, осторожно нащупывал дно поровнее. На середине потянуло из рук палку; светлые тугие струи давили на ноги так, что казалось — прекрати сопротивляться, садись на воду, и понесешься, как по гладкому льду.

Выскочил на берег и принялся растирать ноги, пока не стали красными. Быстро оделся и припустил бегом, чтобы согреться, но не успел пробежать и сотню метров, как тропа, обогнув ивовые кусты, опять исчезла у воды. «Не послушал людей, — ругал себя Глеб. — Теперь вот лезь, лезь!..» Течения он больше не боялся, но уж очень не хотелось разуваться и лезть в воду: ледяная.

На середине, когда вода поднялась до пояса, его потащило. Ноги заскользили по дну, по гладким голышам, и не успел Глеб что-либо сообразить, как оказался на самом краю переката. В двух шагах вода как бы проваливалась с шумом и звоном, и там, куда она проваливалась, было темно и бездонно.

Выручила палка. Он притормозил ею, навалился на нее всей тяжестью да так и застыл на трех опорах. Сердце ухало о ребра, ноги ломило от холода; надо было выбираться, надо было как можно быстрее выбираться...

Догадался делать скользящие шаги: сначала двигал палку, потом ногу, затем другую ногу и снова палку. На берегу оглянулся и тут только не на шутку испугался. Ведь запросто могло сбить с ног и бросить в этот омут-водоворот... Кое-как оделся и кинулся прочь от этого места.

Однако за поворотом ждал его новый брод, а невдалеке виднелся еще один... Река тут была везде, шум ее слышался спереди, сзади, слева и справа. Лишь много позже Глеб сообразил, что река здесь разбилась на множество рукавов, что он пересекал ее многочисленные протоки. Сейчас же он этого не знал, и ему казалось, что река петляет нарочно, уходит и вновь возвращается, чтобы лечь на пути, закружить, запутать, а потом схватить в свою холодную пучину...