Делай то, за чем пришел - [7]

— Ладно, Мыло, мы еще встретимся...

— Да если что, моим можешь играть, — предложил Шуша, его, Глеба, одноклассник.

— У старух поспрашивай, — вступил в разговор Курица. — У старух навалом этих медяков: берегут.

Они заискивали перед Глебом, они знали, куда он сейчас пойдет. И они не ошиблись. Глеб направился к стеклянному лотку, возле которого белел халат старика Салидола.

Конфета была куплена большая, белая, с зелеными и синими полосками. И не мог же Глеб съесть ее один, не Мыло же он подлый!

— На, пососи, — сказал Шуше. — Потом Курице дашь.

Так они передавали друг другу эту полосатую подушечку, а она, сладкая, гладенькая, все уменьшалась, переходя изо рта в рот, все уменьшалась…

«Пристенок» манил, «пристенок» затягивал. Уроки учить стало некогда, и Глеб нахватал колов. Мать вызвали в школу, и пришла сна оттуда с красными глазами. Однако Глебу не сказала ни слова, собрала грязное белье и принялась за стирку. Изо всех сил терла мокрые тряпки о рубцеватую стиральную доску, а слезы катились по щекам и падали в мыльную пену, падали, падали... Смотреть на это было никак невозможно. Уж лучше бы она кричала, лучше бы отлупила!..

Книги Глеб получал в библиотеке, которая размещалась в стареньком домишке. Книг не хватало, поэтому раньше, чем через неделю, их не обменивали; а если принесешь раньше, то говорили, что ты не прочитал, и выпроваживали домой.

Старушка библиотекарша каждого спрашивала, о чем говорится в прочитанной книге. Глеб с презрением глядел на тех, кто нес околесицу или говорил: «Не помню».

«Как это — не помню! — думал он. — Ну и дурачье!..»

Ему старушка нравилась. Она была высокая, худая, с прямыми плечами и в очках. Редкие волосики свисали по краям лица, и Глебу она казалась похожей на Жака Паганеля.

— Так... так... — кивала она, слушая его пересказ, и одобрительно улыбалась.

В конце концов она разрешила Глебу брать не по одной, а по две и даже по три книжки сразу.

Тогда они с матерью квартировали у Подоксенихи, громкоголосой, крутой женщины. С дочерью Подоксенихи, Таськой, Глеб скоро сдружился, и они часто играли вместе. Конопатая толстушка Таська была то Пятницей, то Гекльберри Финном, то немцем-часовым, которого Глебу предстояло «снять». Глеб заставлял Таську ползать попластунски, учил сражаться деревянными мечами и стрелять из самодельного лука.

Как-то смастерили они себе такой лук, стрел наделали из сухого камыша, которым был забран хозяйский хлев; наконечников Глеб наклепал из ржавой жести. Таська держала фанеру, на которой углем был нарисован зверь, скорее всего леопард. Глеб прицелился, опустил тетиву, стрела вместо усатой кошачьей морды вонзилась Таське в ногу. И не будь Таська влюблена в своего квартиранта, реву было бы на всю улицу. Однако Таська даже не пикнула, только сморщилась и молча вытащила ржавый наконечник из икры. Оттуда тотчас же потекла кровь.

— Давай завяжем, — предложил помертвевший от страха стрелок.

Ногу завязали тряпицей, но на следующий день нога распухла, все выяснилось; Подоксениха, дождавшись, когда мать придет с работы, устроила скандал.

— Убирайтесь! — кричала она. — Угробили мне девку!

Мать взяла льняное полотенце, медленно скрутила его в виде толстой веревки, и веревка эта обрушилась на место, самим богом предназначенное для ученья...

На новую квартиру переезжали, когда нога у Таськи стала подживать и когда выпал первый осенний снежок. Сложили на сани весь свой скарб, конюх из промкомбината, где работала мать, скомандовал: «Но-о, каурая, но!» — и при этом хлестнул по лошадке кнутом. Прощай, Таська, прощай, первая любовь...

Поселились у одинокой старушки Решеткиной. И все бы хорошо: и хозяйка попалась добрая, и в домике у нее чисто и уютно, да только дрова у старухи кончились. Вот и пришлось Глебу каждый день одеваться потеплее, брать старое ведришко и отправляться на станцию. Там, на путях возле вагонов и паровозов, всегда валялись комочки угля. Комочек по комочку Глеб и набирал полное ведерко. А это означало, что целые сутки в домике Решетчихи будет тепло.

Нередко на путях встречались Глебу «паханы», и среди них Мыло.

— Дура ты, Аршин! — скрипел Мыло. — Пошли с нами. Нагребем в депо — и по домам. — При этом он потряхивал мешком, из которого сыпалась угольная крошка.

Возле депо и вправду угля было навалом, это Глеб знал. Но он также хорошо знал, что брать уголь там — значит воровать. Здесь, на путях, уголь как бы ничейный, это просто мусор, никто за него ни слова. А там... И, как ни жег мороз, как ни насмехался над ним Мыло, Глеб устоял.

Иногда попадался хороший дяденька на паровозе. Увидев странное, закутанное в пестрое тряпье существо с ведром, он вроде бы нечаянно спихивал с тендера глыбу побольше.

— Бери, бери, дуралей, — тихонько советовал он, заметив нерешительность Глеба.

Со станции Глеб возвращался промерзшим до костей; забирался на печку и готовил уроки или читал про пиратов, которые на далеком таинственном острове ищут клад капитана Флинта...

Долгая и холодная зима сменилась наконец дружной весной. Глеб хлюпал по снежной жиже в стареньких подшитых пимишках; за ночь пимы не просыхали, и совать в них ноги утром было противно.