Дела закулисные - [18]

Франтишек остался стоять, словно оглушенный громом. К подобным штучкам-дрючкам в любовных делах он был непривычен. Впрочем, если говорить откровенно, в любовных делах он не был привычен вообще ни к чему, и по этой причине ему не пришлось попусту ломать голову в догадках.

С глубокой благодарностью за случившееся, в радостном предчувствии грядущих наслаждений он повернулся на сто восемьдесят градусов и поспешил в театр.

На тротуаре перед театром, где уже разгружали декорации, он услыхал плаксивый голос второго машиниста сцены Богумила Цельты. В одной руке тот сжимал схему размещения декораций, а в другой огромный электрический фонарь. Его брюхо было похоже на гигантский свисающий зоб. Почти не видный за своим брюхом, он рявкнул Франтишеку:

— А-а! Явился-таки наконец! Видать, молодой пан кушал на обед костлявую рыбу! Спасибочки, что вообще пришел поглядеть на нас, бедных! — после чего засунул фонарь под мышку и свободной рукой достал из кармана застиранного синего халата блокнот, чтобы рядом с фамилией Франтишека поставить штрафные очки. Но Франтишеку сегодня это было до лампочки, и вопли Богумила Цельты в данную минуту значили не более, нежели шепот фена, которым он ежедневно доводил волосы до причесочки à lа Ринго Стар. С нескрываемым моральным превосходством Франтишек надел спецовку и погрузился в работу, как рыба в воду.

— Ты где пропадал? — поинтересовался Тонда Локитек, когда они тащили на сцену свернутые задники. Но надо отметать, его любопытство было умеренным. — А Цельта уже собрался вставить тебе дыню…

Франтишек лишь рукой махнул — дескать, этот Цельта может катиться куда подальше — и ушел от прямого ответа, ибо даже перед Тондой Локитеком не осмелился бы похвастать сегодняшними событиями. То, что с ним произошло, вдруг стало ему казаться слишком хрупким и уязвимым и абсолютно не подходящим для ушей монтов.

Франтишек с трудом дождался вечера, точнее, минуты, когда Кларка откроет в клубе бар, что обычно случалось где-то за час до начала спектакля. Но вот наконец в клубе зажегся свет и на стойке бара зазвенели первые рюмки и тарелки. Проголодавшиеся рабочие сцены тут же хватали их и тащили к своим столам, пока их места не заняли статисты и актеры. Но обретенный было кураж вдруг покинул Франтишека, и он ни с того ни с сего угас, словно перегретый котел, из которого вырвался пар и задушил огонь под колосниками. Франтишек сидел у стола за кулисами и прикидывался, будто смотрит телевизор, но фигуры героев «Саги о Форсайтах» на сей раз расплывались перед глазами, не проникая в душу. Там безраздельно и властно царила Кларка, Кларка осуждаемая и вызывающая восхищение, Кларка — посмешище и любовь всех без исключения монтов в театре.

Одному богу известно, что творилось в эту минуту в душе Франтишека. Об одном лишь можно сказать с уверенностью: Франтишек не в силах был взглянуть Кларке в глаза и тем более заговорить с ней в присутствии стольких чужих людей, иные из которых, что было ему отлично известно, совсем недавно были с ней в достаточно близких отношениях. Еще до обеда этот факт Франтишека ничуть не трогал. И даже более того — совсем наоборот. Скорее всего, он в жизни не решился бы на свою гусарскую выходку, если б Кларкина репутация оказалась увенчанной ореолом неприступной крепости. Но жизнь, как известно, полна неожиданных поворотов и сюрпризов. И уже вечером сей факт его задевал. И основательно.

— Что ж, Фаноушек, пошабашили, — донесся до него спустя добрых два часа низкий голос Тонды Локитека. — Муза Талия отправилась на боковую, а мы отправимся в пивную! Вставай, Гамлет, как сказал поэт. Что с того, что сейчас вечер. Артисты, монты и поэты живут в ночи, подобно совам и летучим мышам. А потому, приятель, давай пошевеливайся!

Франтишек поднял на Тонду тоскливый взгляд скотчтерьера, которому впервые в жизни придется ослушаться своего любимого хозяина.

— Я сегодня не пойду, сказал он убито. В его словах дрожала невысказанная мольба избавить его от дальнейших объяснений, и Тонда открывшимся вдруг в нем шестым чувством все это понял.

— Нет так нет! Ничего не поделаешь, — бросил он с полным безразличием, — тогда приветик. Двинули, ребята, — отдал он приказ своей верной дружине, толпившейся вокруг, и зашагал к дверям с видом человека, несущего на своих плечах ответственность не только за свой народ, но и за все человечество.

— Чао, — шепнул Франтишек, считая себя предателем.

Ночь была ясная и холодная. Франтишек приплясывал на тротуаре, дышал в ладони и все поглядывал то на белую луну, что светила над староместскими крышами, то на белый «мерседес», похожий среди теснившихся вокруг «шкод» и «вартбургов» на квочку среди цыплят.

Вслед за пролетариями сцены, в большинстве своем уходящими из театра первыми, из дверей высыпали артисты. Сначала — помреж и дежурный по спектаклю, следом — помощники режиссера и оркестранты, за ними статисты, им еще надо было переодеваться, и артисты, которым надо было не только переодеться, но и снять грим. Кто-то топал пешком, иные гоняли застывшие моторы своих машин и, разогрев, один за другим исчезали в легком тумане. Лишь «мерседес» стоял на своем месте, потому что торговля уходит последней. Деньги есть деньги и, что ни говори, всегда и повсюду любят счет.