Дела закулисные - [20]

Кларка тихонько засмеялась. Смех был радостным и вместе с тем слегка недоуменным.

— Ну, иди сюда, если я тебе нравлюсь, — сказала она и сделала два шага вперед, как доброволец, вызвавшийся на опасную акцию в тылу врага. Кларка протянула к нему руки и стала расстегивать пуговицы на рубашке. — До чего же ты горячий, — прошептала она, когда наконец после сложного маневра добралась вместе с Франтишеком до широкой тахты, покрытой большой овечьей шкурой, — а руки холодные как лед, их надо согреть, милый, положи их сюда, нет, вот сюда…

И, так как Франтишек беспрекословно повиновался, то вскоре ладони его, покрытые мозолями и занозами от работы с декорациями, и пальцы, грубые и неповоротливые, задвигались в нужном направлении и медленно, но верно начали знакомиться с клавиатурой, совсем как в музыкальной школе, где обучение ведется самыми современными методами по системе знаменитого Карла Орффа: никаких нот и лишь минимальное количество указаний. Наконец Франтишек понял, что эта школа зиждется на обучении игрой, и с восторгом обнаружил, что само прикосновение уже рождает звук, а ряд правильно вызванных звуков творит мелодию. Какая радость и какое счастье быть исполнителем и инструментом одновременно!

— Ах, боже, — вздохнула Кларка, — до чего же ты утонченный, просто не верится, что может быть такое…

Но такое было.

Прошло что-то около часа, когда Кларка поднялась и объявила, что приготовит поесть. Она отодвинула в сторону занавеску, отделявшую кухоньку от комнаты, распахнула холодильник и, присев на корточки, принялась изучать его утробу. Перед глазами Франтишека возникла картина, несомненно заслуживающая внимания. Больше всего она напомнила супермодерный натюрморт с изящной золотисто-коричневой грушей дюшес на переднем плане, значительно превышающей натуральную величину, и бутылками кока-колы, джина, тоника, шампанского, заиндевелыми коробками консервов — на заднем. Франтишек вперил было свой взор в сие волшебное олицетворение упадочных идей поп-арта, но внезапно почувствовал толчок и странный переход всей энергии организма в один из многочисленных органов тела, совсем, казалось бы, незначительный, однако обладающий способностями, возможностями и поступками абсолютно непредсказуемыми. Нарушение кровообращения, вызванное активной реакцией на увиденное, сопровождалось слабым шумом в ушах, припоминающим отдаленный рокот морского прибоя или, быть может, горного потока в период таяния снегов. Перед глазами плыли багровые круги.

Франтишек приподнялся на локтях, уселся в позу, которую йоги именуют «цветок лотоса», и стал медленно спускать ноги на пол. Он вставал медленно и тихо, совсем как Голем, которому вставили посреди лба шем. Мягкий коврал глушил его шаги, и потому Кларка, увлекшись изучением содержимого холодильника, их не слыхала. Вскрикнув было от испуга, когда Франтишек вдруг с силой обнял ее за плечи, она тут же безропотно покорилась, подчиняя себя его рукам, их нежному и настойчивому, неотвратимому принуждению, и, вскочив на ноги, наклонилась, раскинув руки, и обхватила холодильник. И в позе перевернутого распятия приняла в свое лоно Франтишека, возгоревшегося новой вспышкой желания. Так принимает палитра прикосновения кисти художника или тетрадь — энергичное перо поэта.

Таким образом Кларкино тело превратилось в датчик и усилитель колебаний двух видов — слабых с высокой частотой, исходящих от компрессора холодильника марки «Саlех-120», и мощных, источником которых был двухтактный двигатель Франтишековой любви. И когда две этих волны, эта двойная вибрация, совмещенная с искусственным охлаждением и естественным обогревом, наложившись одна на другую, соединились в Кларкином теле, Кларкино возбуждение и восторг достигли точки, когда от величайшего наслаждения ей оставалось лишь закричать «а…а…ааа!». Франтишек, отдав ей вдруг то драгоценнейшее, что таит в себе каждый истинный мужчина, после внезапной судороги вздрогнул, остановился и замер, как локомотив перед шлагбаумом. От сильного толчка вздрогнул и холодильник, звякнули бутылки, мотор всхлипнул и смолк. А консервные банки, таящие в себе печень трески, анчоусы и копченого лосося, посыпались из его распахнутой дверцы на пол. Кларка наклонилась к этим благословенным дарам природы, хлынувшим на пол из рога изобилия двадцатого века, и молвила сдавленным голосом:

— Завтрак лейб-гвардейцев — икра и шампанское!

— Ты вся потная, — сказал Франтишек Кларке несколькими минутами позже, когда они, уже устроившись на тахте, хрумкали поджаренные ломтики белого хлеба с кусочками подтекающего масла и немногочисленными оранжевыми дробинками икры, — тебе надо принять душ. — И сделал большой глоток из бокала, где, подобно праздничному фейерверку, лопались пузырьки шампанского.

Кларка, которая знала и чтила принцип, что настоящим мужчинам не следует возражать, а значит, и тем мальчикам, которые еще только становятся настоящими мужчинами, допила свое шампанское, поднялась и направилась к маленькой ванной комнате возле кухни. Встав в сидячую полуванну, она включила душ, но дверь за собой не закрыла и клеенчатую шторку не задернула, и потому Франтишек мог снова сколько угодно пялиться на нее со своего ложа, что он, конечно, и делал. И надо сказать, было на что пялиться, поворачивалась ли Кларка правым или левым боком, передом или спиной, зрелище ласкало взор, ибо Кларка была чудом природы, ангелом, сошедшим с небес на землю в поддержку веры всех верующих, но вместе с тем живым доказательством победы материи над духом, утехой всех материалистов мира.