Дела закулисные - [13]

Представление было в самом разгаре. В центре на площадке, отведенной для танцев, тесно сдавленной овальными столиками, рассеянно скидывала с себя одежки «парижская» продавщица фиалок, полагая, очевидно, что подобной самодеятельностью сможет увеличить свой жалкий заработок. Увы, тщетно. Никто ее не подозвал, не купил цветов и не сделал никакого иного предложения. Впрочем, ее фиалки были искусственными, и бюст, несомненно, тоже. Наконец, слегка расстроенная, она собрала одежки и скрылась со своей корзинкой за кулисами. Художественную эстафету приняла экстравагантная модельерша. Она наряжала в пестрые яркие тряпочки трех голеньких девчонок, стоящих на площадке в довольно странных застывших позах, словно манекены в витрине модного салона. У Франтишека перехватило дыхание, он отхлебывал кислое «Вельтлинское зеленое» и глубоко затягивался американской сигаретой «Мальборо», пока наконец от всего этого у него голова не пошла кругом.

Поздней ночью, засыпая в гостиничном номере на постели, примятой сотнями тел, он рапидом прокрутил в памяти случившееся за прошедший день. Сейчас, естественно, он играл в своих воспоминаниях абсолютно иную, многим более достойную роль, которая наконец привела его на сцену театра им. Гвездослава: Франтишек был молодым талантливым артистом, сменившим потерпевшего полное фиаско Маршала — Пшеничку, а потом оказался в «Перудже». Теперь он видел себя восходящей звездой эстрады, пробуждающей в угасших сердцах несчастных герлс доселе невиданные и нежданные страсти и надежды. Но Франтишек обращает внимание лишь на бедняжку-неудачницу — парижскую цветочницу, которая, впрочем, вовсе не бедняжка, а ни более ни менее как внебрачная дочь венгерского аристократа, потерявшего после февральских событий все свои поместья и пустившего пулю в лоб именно тут, на танцевальном паркете многогрешной «Перуджи». Франтишек уводит цветочницу к себе в отель, естественно расторгнув ее унизительный контракт, и вместе с толстой пачкой банкнот швыряет обрывки контракта в физиономию хозяина этого сомнительного заведения. В отеле Франтишек предлагает бедной девушке свое ложе, а сам собирается пристроиться на плющевой софе, но благородная красотка стерпеть этого не в состоянии. Опытной рукой она стелет фривольное гостиничное ложе, после чего заключает своего спасителя в благодарные объятия и прижимает к своему упругому и явно импортному бюсту. В этой победительной позе Франтишек наконец погружается в сон.

Разбудило Франтишека полуденное солнце, проявив при этом максимум терпения, в отличие от горничной, безуспешно ломившейся в дверь. Душ поставил его на ноги, а поздний завтрак окончательно сделал человеком, имя которого, возможно, и не звучит гордо, однако вполне прилично.

Второй день пребывания в Братиславе, точнее, вторая половина второго дня промчалась, словно весенние каникулы. Не успел Франтишек оглянуться, как наступил вечер, а вместе с ним и спектакль «Белая болезнь», которому предшествовал военный совет всех административных звеньев театра. Присутствующих ознакомили с тактическим планом и конкретными боевыми задачами, исполнение коих долженствовало воспрепятствовать повторению вчерашней политической обструкции Маршалу.

— Задача ясна, — гремел, взгромоздившись на свернутый задник посреди репетиционной, где проходило импровизированное собрание, режиссер Кубелик. — Наша задача не дать классовому врагу проявить себя и навязать нашему спектаклю смысловую нагрузку, которой он не несет. Мы обязаны любой ценой не допустить, чтобы горсточка провокаторов стравливала нас с Чапеком!

Послышались скромные аплодисменты, к которым Франтишек, не слишком вникая в слова оратора, охотно присоединился. После выступления режиссера Кубелика все разбрелись по своим местам.

— Прошу внимания, — послышался из репродуктора тихий, вкрадчивый голос помрежа, ведущего спектакль. — Внимание! Начинаем! Первый больной, второй больной — на сцену! Массовке занять места, господам Пшеничке, Кокешу и Колинскому приготовиться, техника — даю первый, даю первый!

— Уж очень ты что-то рвешь пупок! — сказал кто-то над самым ухом Франтишека. Он в удивлении оглянулся, но успел заметить лишь черный рабочий халат, исчезающий во тьме закулисья. Он смотрел вслед и тщетно прикидывал, в чем успел провиниться или нарушить неписаный закон монтов, который велит никогда и ни при каких обстоятельствах не выслуживаться перед начальством. Но тщетно пытал он свою совесть. Нет, ни единый проступок против товарищеской этики не приходил ему на ум, ибо если он и вкалывал подчас за двоих, то тихо и неприметно. И кроме старшего — бригадира Кадержабека — едва ли кто это приметил. А пан Кадержабек, в конце-то концов, вовсе не начальство, хотя он руководит работами, но сам тоже не сидит сложа ручки, а это, как известно, имеет решающее значение.

Тактический план режиссера Кубелика зиждился на факторах быстроты и натиска. Игра, в которую он хотел сыграть нынешним вечером с идейно незрелой публикой, или, точнее сказать, с ее худшими представителями, оказалась чем-то вроде блицтурнира, и потому спектакль набрал темп, похожий скорее на хоккейный матч, нежели на солидный, более того, подчас ревматический чешский драматический театр. Больные, пораженные белой болезнью, двигались шустро и проворно, совсем как при замене игроков на ледяном хоккейном поле, а доктор Гален ни в чем не уступал новенькому игроку на первенстве мира, ведущему шайбу и бесстрашно и упорно отбивающему сыплющиеся на него со всех сторон тычки и подножки.