Дела закулисные - [11]

Но Франтишек, вспомнив своего друга Тонду Локитека, хотя его все еще сжимали клещи привычной покорности, опустил глаза долу и ответил:

— Неправда, папа, большинство лучших представителей нашего народа осталось здесь. Большинство!

Глава четвертая РЕЦИДИВ «БЕЛОЙ БОЛЕЗНИ»

Жизнь в театре текла, подобно Влтаве под Чешским Крумловом. Грязная пена с бумажного комбината в Ветржной тоже виднее, нежели серебряный ветер над водной гладью.

Франтишек ставил и демонтировал декорации, выколупывал из ладоней занозы и смотрел из-за кулис, как проходят главные и генеральные репетиции, когда артисты играют в костюмах. После работы ходил в «Гробики», к «Тыну», в «Зеленую улицу» и к «Золотому тигру», в надежной режиссуре Тонды Локитека ломал комедию, прижимая его руку к столу, научился под его высокопрофессиональным руководством применять не только захваты, замки, финты и прочее и прочее, но и употреблять «Пльзеньский Праздрой», «Смиховский Старопрамен», «Раковницкого бакалавра» и «Великопоповицкого козла». Мир, в котором он теперь пребывал, был настолько живее и ярче того, где он прозябал до сих пор, что он безо всякого сопротивления ринулся в жизнь, вкушая от всей ее полноты, и был счастлив.

В середине ноября по театру пошли гулять слухи, будто труппа едет в Братиславу на гастроли и на сцене театра им. Гвездослава дважды покажет «Белую болезнь» Карела Чапека, спектакль весьма любимый исполнителями и зрителями, но только не рабочими сцены: декорацией для него служил гигантский задник, состоящий из тридцатикилограммовых металлических конструкций, крытых листами двухмиллиметровой жести. В конструкциях автогеном были вырезаны рваные дыры, напоминающие броню, покореженную противотанковыми орудиями, и скрученные-перекрученные останки сбитых самолетов. Монтаж декораций для этого спектакля пользовался исключительно дурной славой и почитался злодейством против рабочих сцены. Тонда Локитек то и дело исчезал. Он пропадал в гримерных и в клубе, карабкался на колосники и спускался в трюм, довольно туманно объясняя причину своего отсутствия, ибо причины, на которые он ссылался, были весьма сомнительными. А Ладе Кржижу — художнику и скалолазу — приходилось вкалывать и выкладываться за двоих, так как именно он был ответственным за монтаж и установку декораций на левой половине сцены, и Франтишек, понимая, что возможная задержка может окончиться печально для обоих его любимых друзей, тоже вкалывал и выкладывался за двоих, вознаграждая нехватку физических силенок скоростью. Он лез из кожи вон, чтобы поспеть всюду, где в нем была нужда.

Благодаря своему рвению Франтишек был замечен и попал в списки рабочих сцены и технического персонала, которых предполагали взять в гастрольную поездку. Если установка декораций предстояла нелегкая, то борьба за участие в гастролях была яростной и проходила в жестоких закулисных схватках. Франтишек радовался неимоверно, но радость его омрачал факт, что Тонды Локитека в списках не значилось, и Франтишеку не оставалось ничего иного, как удовлетвориться наличием Михала Криштуфека, правдолюбца и яростного поклонника женской красоты.

Братислава отнеслась к их приезду благосклонно. Вопреки поздней осени небо над Дунаем раскинулось синее и высокое, деревья на Петржалке ревностно сохраняли остатки багровой листвы, белоснежные пароходики сновали по реке, преодолевая течение. Общая панорама подводила мысль к сравнению с несколько вылинявшей трехцветной лентой, и Франтишек, наблюдавший все это со старого и в те поры пока единственного братиславского моста, ощущал, как его обволакивает не вполне поддающееся определению умиление. Что ж, иррациональный патриотизм в описываемые нами времена наличествовал во всем, как это имеет место с инертным газом в атмосфере.

Необходимо подчеркнуть, что Франтишек попал в Братиславу впервые в жизни. Прибыв ранним утром на братиславский Центральный вокзал вместе с остальными монтами, осветителями, реквизиторами, машинистами и другими рабочими сцены, он отправился в порядком обветшавший и траченный молью «Карлтон» и теперь в кафе этого видавшего виды отеля дожидался, пока появятся актеры. Они летели самолетом во главе с заместителем директора драматической труппы театра, режиссером Яном Кубеликом, широко известным тем, что его нервы находятся в состоянии перманентной вибрации и постоянно натянуты, как струны на скрипке его знаменитого однофамильца. В десять утра означенный выше пан режиссер Кубелик уже обрушился на отель, словно горная лавина, сметающая все на своем пути. Первым делом он накинулся на старшего машиниста сцены, администраторшу и трех горничных и завершил свой истерический ор несколькими взаимоисключающими распоряжениями, из которых монты приняли к сведению одно-единственное: сцена должна быть готова к трем часам пополудни. Остатком свободного времени каждый мог распорядиться по своему усмотрению. Реквизиторы, эти седовласые, заматеревшие театральные волки, завалились спать, осветители, которые признавали лишь свои ватты, киловатты, рефлекторы и прочие светоустановки и считали солнце лишь технически несовершенным источником света, но не более, потопали в древнюю винарню «У маленьких францисканцев», монтировщики — на театральном жаргоне монты — и здесь, как на сцене, разделенные воображаемой линией на правых и левых, разбежались в разные стороны: правые отправились пить бурчак, то бишь молодое, несбродившее вино, а левые, возглавляемые Ладей Кржижем, поначалу направили свои стопы к Дунаю, в картинную галерею, решив взяться за бурчак только после культурной программы. Оказалось, однако, что время бурчака истекло, теперь он стал обычным молодым вином, и ребятам пришлось заказать два жбана лимбахского сильвана и мясо «по-разбойничьи». Они ели и пили, переполненные сладким предвкушением дел грядущих, и лишь Франтишек тихо вспоминал Тонду Локитека, оставшегося в Праге. Ему не хватало его, как не хватает внезапно исчезнувшего духовного лидера.