Дела закулисные - [12]

Но свободное время промчалось незаметно, настал час ставить декорации. Франтишек надрывался за себя и за отсутствующего Тонду Локитека, и контейнеры с декорациями стараниями Франтишека пустели, словно цилиндр в руках фокусника. Покончив с разгрузкой, Франтишек вместе с Михалом Криштуфеком принялся таскать их или волочь волоком на сцену и ставить уже привычными, отработанными движениями. Медленно возникал задник с рваными дырами, прямоугольниками дверей и окон, которые вместе с мебелью создавали нужный изобразительный ряд и художественный фон для отдельных сцен и картин, чтобы помочь зрителю понять, где и что происходит. Простые белые двери вели в приемную доктора Галена, облезлые коричневые отворялись в квартиру счетовода, белые инкрустированные украшали приемную надворного советника Сигелиуса, а коричневые — но опять же с богатой отделкой — кабинет самого Маршала.

К семи часам в зрительном зале театра им. Гвездослава яблоку негде было упасть. Артисты, подуставшие от дневной репетиции, допивали в клубе свои тоники и кофе, помреж нервозно припадал к «глазку» в занавесе. За плотным, тяжелым занавесом было натянуто белое полотно для демонстрации короткометражек, чтобы заполнить паузу во время молниеносной перемены декораций — или, как говорят на театре, чистых декораций — между картинами, а пан режиссер Кубелик в портале дозубривал речь, которую ему предстояло произнести перед спектаклем вместо замещаемого им директора:

— Уважаемые и дорогие братиславские зрители, милые гости…

Но вот окончились речи, раздвинулся занавес, и полотно легко, как по маслу, поехало вверх. В братиславском театре, в отличие от родного пражского, сцена была оборудована современной техникой.

На просцениум вышел 1-й больной:

— Это мор, мор! На нашей улице в каждом доме он уже по нескольку человек свалил! Я говорю: «Гляньте-ка, сосед, ведь и у вас на подбородке белое пятно», а он отвечает: «Ну и ладно. Мне не больно». А сейчас у него, как у меня, кусками мясо отваливается. Это мор!

Белая болезнь ширилась, подобно кори. И пока за кулисами ревели моторы танков и бронетранспортеров, набирали скорость тяжелые бомбардировщики, готовые неукоснительно выполнять приказы Маршала, все больше и больше людей обнаруживали на своем теле белые, нечувствительные к боли пятна, первые признаки болезни «Morbus Tshengi»[3]. Барон Крюг переоделся в поношенное пальтецо, чтобы выдать себя за пациента-бедняка, надворный советник профессор Сигелиус успешно боролся с источаемым хворью зловонием в своем санатории, а доктор Гален продолжал стоять на своем. Его кабинет покидали исцеленные бедняки, но сильные мира сего, вроде Крюга, тщетно домогались чудотворного снадобья.

В зрительном зале никто не распространял проказу и не делал прививок Галена. Но белая болезнь лютовала и ширилась, приняв несколько иную, более скрытую форму. Кожа постигнутых болезнью оставалась чистой, но в памяти тех зрителей, кого поразил мор, с чудовищной быстротой расплывались белые пятна, а сердца загнивали от злобы.

Антивоенная пьеса Чапека в тот день возымела такое же действие, как вакцина, неосторожно введенная пациенту-аллергику.

Когда Маршал в исполнении народного артиста Сватоплука Пшенички, раскорячившись на балконе, подобно Муссолини, с его квадратным подбородком, бросил свою реплику в разъяренную толпу статистов: «Я войной пошел, не утруждая себя унизительными переговорами с этим маленьким, ничтожным государством, которое вообразило, будто может безнаказанно провоцировать и оскорблять наш великий народ», зрительный зал вдруг поднялся в пароксизме и корчах внезапно вспыхнувших бурных оваций.

Весьма возможно, что в этом зале среди зрителей были и такие, которых не коснулась проказа Ченга и память которых работала безотказно! И никакая ложь и слепая злоба не в силах были вытеснить из их сердец симпатию и благодарность за возвращенную свободу, ведь с той поры не прошло и двадцати пяти лет. И в толпе на сцене тоже наверняка были такие, кто знал, что Маршал не прав. Но, увы, среди публики не случилось доктора Галена, у которого хватило бы отваги открыто заявить свой протест. Не исключено, конечно, что те, другие, все равно стерли бы его в порошок…

Итак, обливаясь потом, Маршал — пан Пшеничка — после окончания второй картины, ничего не понимая, выскочил за кулисы. Перепуганный насмерть режиссер Кубелик, словно павиан в клетке, метался по гримерной Мастера и, призывая громы и молнии на головы зрителей, клял свою судьбу, «Белую болезнь», ее автора и директора театра, который мудро уклонился от гастрольной поездки.

Происшедшее было рассмотрено на экстренном совещании руководства театра сразу же после окончания спектакля, но Франтишек об этом ничего не знал. Вместе с остальными монтами он демонтировал после нервно доигранного спектакля декорации и носился, подхваченный столичным вихрем, от одной вехи[4], не находя свободных мест, к другой и рванул наконец в ночную винарню «Перуджа», где тогда еще в полном блеске царил секс: «Striptease non stop»[5] — орали неоновые буквы, а у входа висело неприметное объявленьице: «Обязательный ассортимент блюд на сумму 100 крон». Франтишек скрепя сердце обменял зеленую стокроновку на бланк, который ставил в известность, что при его утере взимаются дополнительные пятьсот крон, и был допущен в зал с соблюдением некоей тайны, словно член масонской ложи.