Дедейме - [10]
– Почему мать с отцом всем без исключения братьям подарили по машине, а нам, дочерям, нет? Мы что, не заслуживаем машины? Чем мы хуже? Почему им все, а нам ничего? Довиду, например, не нужна эта «Волга», у него денег куры не клюют, а ему все равно подарили! Залмону и Боре – по «Ниве», Сави – «девятку»! Да я бы на «шестерку» согласилась, у меня денег на машину нет. Почему нас не любят?
Эрке не понравился тон сестры. Она считала, что мать сама решает, что и когда делать, кого любить и баловать, а кого отдалять и лишать подарков. Эрке боготворила мать и не подвергала сомнению ее решения.
– Нас любят, – ответила она. – Мать всех любит и дарит подарки тем, кому считает нужным. Ты не можешь требовать от нее подарка, если она не хочет его дарить.
– Нет, не могу. Но это несправедливо: она только сыновей и любит. Мы, дочери, обделены. Нам достаются одни отбросы! Почему мать нам дарит только старые ковры, просроченные духи и съеденные молью шубы, а им – Рая кивнула в сторону – машины, дачи, телевизоры и золото с бриллиантами?
– Я с тобой не согласна.
Эрке не хотелось продолжать разговор. Она не переставала надеяться, она сочла бы за величайшее счастье когда-нибудь услышать от матери те слова, которые сама Ханна услышала когда-то от своего отца Боруха: «Все мои сыновья не стоят твоего ногтя». Она хотела стать для матери и сыном, и дочерью, и помощницей в делах и верной подругой, которая никогда не бросит, не предаст, не оставит. Мать всегда была и всегда останется самым важным человеком в ее жизни. Она чувствовала, что мать нуждается в ней и по-своему любит. Но она знала, что нельзя требовать от матери большего, чем та может дать.
– Ну конечно… – Рая искоса посмотрела на сестру, – тебе легко говорить, ты же у матери на особом положении… Любимица… Может, и тебе все дарят, а ты, тихоня, никому ни о чем не рассказываешь.
Рая фыркнула и ушла, потому что Эрке ей не ответила, делая вид, что сосредоточенно подметает пол. Она не хотела обсуждать поступки матери с сестрой.
Вечер прошел удачно, но Эрке видела, что мать в плохом настроении: что-то тяготило ее. Несмотря на улыбку, смех и танцы, Эрке читала в ее глазах грусть. Она знала, что если маме грустно, глаза превращаются в потухшие угольки, замирают в одном положении, больше обращены внутрь, чем наружу, сверля какую-то сложную проблему, сосредотачивая на ней все внимание. Эрке очень хотела подойти к матери и узнать, что за проблема ее гложет, предложить помощь. Но она знала, что матери нельзя предлагать помощь, если ей будет что-то нужно, она сама попросит.
– Твоя мать пришла! – муж настойчиво толкал Эрке в бок, пытаясь разбудить. – Ни свет ни заря будит весь дом! Иди, успокой ее. Она ведь не уйдет, пока всех не поднимет.
Эрке вскочила с постели как ужаленная, сдернув халат с колыбели, бросила взгляд на спящую в ней дочку, их с Гариком второго ребенка, и побежала открывать матери: мимо шкафа с книгами, трогать которые было запрещено, потому что Гарик сам лично утрамбовывал их в шкаф строго по высоте и цвету корешка (он их не читал, но педантично следил, чтобы все книги находились на своих местах); мимо детской, из которой слышалось посапывание старшей дочери и сына; мимо большой гостиной, где вышитые на дербентском ковре родители неизменно провожали ее строгим взглядом.
– Эрке! Эрке! – услышала она надрывающийся голос матери.
Ханна стояла у крыльца, переминаясь с ноги на ногу. Летом дверь в доме оставляли открытой и ветер поддувал белую занавеску, которая резвилась и трепетала, ударяясь о закрытую решетку. Крыльцо обвивали чайные розы. Еще мгновение, и решетка была открыта, а из-за занавески выглянула заспанная и взлохмаченная Эрке, поспешно застегивающая пуговицы на халате.
– Ну наконец! – недовольно буркнула Ханна. – А то зову-зову, а никто не идет. Мне с тобой говорить надо.
Эрке и Ханна прошли на террасу. Из сада доносились ароматы роз, пионов и нарциссов. Летом терраса превращалась в центр жизни: здесь ели, пили чай, играли в нарды и разговаривали.
Пол под навесом был устлан художественной мозаикой, которую сделали по эскизам Эрке. Она старалась создать вокруг себя красоту, и ее дом и двор напоминали музей, поэтому братья частенько приводили своих знакомых показать мозаику и заводили их в дом – там были лепные потолки. Эрке не возражала и даже гордилась. Она всегда стремилась к художественному творчеству. Но родители решили, что она станет юристом, и на этом вопрос о ее профессии был закрыт.
– Мама, ты выглядишь уставшей! – Эрке внимательно посмотрела на мать. – Как ты себя чувствуешь?
– Плохо чувствую.
– Что-то случилось? Я знала!
– А-а-а-а, – Ханна махнула рукой. – Весь ночь спать не могла, все думала, думала. Весь ночь думала о Шекер.
– Да? – удивилась Эрке. – А что случилось? Что с ней?
– Э-э-э! Это горе на мою голову! Наказание! – Ханна вздохнула. – Вчера что сказала Галям? Те только спросили, придет Зинка или нет? Что она им ответила? Скажу – не поверишь!
– Что она им ответила? – с нетерпением спросила Эрке.
– Вы, говорит, мою маму Зину не трогайте. Она, говорит, лучше всех вас, и не вашего ума дело, придет она или не придет. Занимайтесь, говорит, своими делами и в чужие дела нос свой не суйте!
«– Моя мама и красивая, и умная, и успешная. У нее было столько возможностей выйти замуж во второй раз! Но она этого не сделала, понимаешь, не сделала! Она не хотела, чтобы кто-нибудь, не дай бог, меня обидел. Моя мама из-за меня принесла свою жизнь в жертву, а я…Дарина посмотрела на сидящего напротив мужа и опустила голову. Антон кивнул и взял ее за руку, но Дарина тут же руку высвободила…».
«У Конрада Фольксманна, молодого человека тридцати шести лет от роду, в отличие от большинства его сверстников, была цель – стать канцлером Германии. Он уже не помнил, когда ему впервые захотелось этого: то ли когда он прочёл биографию Конрада Адэнауэра и захотел стать похожим на него; то ли когда он вместе с матерью вышел на уличную демонстрацию и, скандируя лозунги за объединение обеих Германий, прошёл насквозь их тихий городок Альтенбург, что к востоку от Лейпцига; то ли когда всего через несколько дней после демонстрации, в которой и он принимал участие, рухнула Берлинская стена, и он осознал, что и он может влиять на политическую жизнь страны…».
В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.