Давно и недавно - [50]

Далее Сермайс поведал то, что сегодня уже широко известно.

— В расстреле царской семьи я лично не участвовал, — рассказывал Сермайс. — На это дело назначили других. Конечно, я обиделся, бунтовал, доказывал, что Николай Кровавый моего отца повесил, мне надо отомстить, но меня руководящие товарищи не поддержали. Мы толпились у подвальной комнаты. Туда завели царскую семью. Стреляли долго. Из комнаты шёл дым пороховой. Крики я слышал женские. Их заглушали выстрелы и крики, ругань наших ребят, тех, кто стрелял.

Позже они рассказывали нам, что когда объявили им приговор, царь крикнул: «Вы не имеете права, я помазанник Божий!» Вот они его и помазали из револьверов. Говорили, что пули от дочек отскакивали, у них в жилетках, в поясах зашиты были бриллианты и золотые червонцы.

Наследника царь Николай держал на руках. В Николая все целились. Царица подушкой прикрывалась, так её штыком закололи. Руководил расстрелом комендант дома товарищ Яков или Янкель, а фамилию забыл. Я тогда русские фамилии с трудом выговаривал. Да нам их и не говорили, если уж быть точным. По именам называли. Секретное дело, сам понимаешь.

Быстро погрузили убитых в кузов машины. Кто-то сказал, что мальчонка шевелится. Ну его, конечно, того. Машина уехала. Их негашёной известью засыпали и в лесу закопали.

Я заглядывал в комнату, где их расстреляли. Ступить туда нельзя было — всё в крови. Штукатурка осыпалась, дырки в стенах.

Через день услышали канонаду, приближались белые. Командир группы латышей повёл нас на станцию. Мы штурмом взяли вагон. Бегство настоящее было, паника. Проехали немного. Часто останавливались. Пошли слухи, что впереди то ли белые, то ли чехи. Тогда командир разрешил нам добираться в Москву самостоятельно. Как я добирался, толком уже не помню. Еле живой приехал. В Москве пошёл в ЧК, доложил. Заставили написать всё, всё… От начала и до конца. Дал подписку о неразглашении. Тайну эту храню всю жизнь. Молодым был, боялся говорить. Во время войны одному комиссару намекнул о том, кто я такой, так он тюрьмой мне пригрозил за разглашение.

Однако время нынче иное. Вот товарищу Красногорову поведал, я у них на базе в качестве почётного ветерана числюсь. Недавно перед коммунистами выступал. Товарищ Красногоров разрешил рассказать о казни царской фамилии. Тайны уже, почитай, нету. Время всё списало. Кому сегодня интересна эта история? Да никому.

Мои деньки уже сочтены. Всего в этой жизни повидал. Много секретов доверили. Этот главный. Не хочется в могилу уносить. Вам-то зачем, не пойму? Разве что для собственного интереса. Будете детям да внукам рассказывать — вот встретился с человеком, который вершил историю, был карающим мечом революции. А вдруг придёт такое время, и вспомните обо мне. Пусть узнают люди моё имя…

…В июле 1969 года в Карелию снова приехал известный русский писатель Леонид Максимович Леонов, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, депутат от Карелии в Верховном Совете страны. Помимо встреч с избирателями, он очень хотел побывать на севере республики и на Соловецких островах. Карельское правительство устроило ему такую поездку.

Главная редакция информации Центрального телевидения, с которой я тогда сотрудничал, прислала телеграмму — подготовить кинорепортаж о пребывании Леонида Леонова в Карелии. И мы с кинооператором Виктором Яроцким поехали сопровождать моего любимого писателя.

Из Кеми корабликом поплыли на Соловки. Мы сидели на корме, прячась от свежего морского ветерка, и я стал рассказывать Леониду Максимовичу о Карле Сермайсе. Леонов попросил не спешить и рассказывать со всеми подробностями.

— Вы это всё записали? Необходимо записать всё-всё, до мелочей. Описать интонацию. Взгляд. Очень важны глаза, когда человек рассказывает нечто из ряда вон выходящее. Руки, как они? Руки его жили своей отдельной жизнью? Надо всё схватывать.

— Я старался, я понимал, — как бы оправдывался я. — Более того, на следующий день я снова пошёл к Сермайсу. Спрашивал его вновь, ссылаясь на то, что вчера выпил лишку и кое-что запамятовал. В общем, разговор наш пошёл по второму кругу. Мичман нигде не ошибся. Всё сказал, как и в первый раз. Я понимаю, какая большая ответственность ложится на меня как на журналиста, возможно, когда-то мне доведётся поведать людям страшную тайну, передать слова очевидца. Причём слово в слово.

А вдруг Сермайс придумывает? А вдруг ему всё это поведал кто-то из боевых товарищей на Гражданской войне? Скажем, один из тех, кто действительно был в доме Ипатьева и расстреливал царскую фамилию в памятный день 17 июля 1918 года?

— Следует ли подвергать сомнению сказанное человеком, стоящим одной ногой в могиле? — сказал Леонов. — Я бы не стал. А впрочем… Этот моряк — продукт своего времени. Старик хочет войти в мировую историю. Как это понятно…

…На причале в Соловках Леонова встречали местные власти, солидный командир военно-морской базы. Первым делом нас повели в офицерскую столовую.

Когда шли в столовую, я спросил командира базы, жив ли Карл Сермайс.

— Жив. В добром здравии. Хотите его видеть? Можем пригласить на обед.

Я спросил у Леонида Максимовича, хочет ли он встретиться с легендарным мичманом. Не раздумывая, Леонид Максимович сказал как отрезал: