Давно и недавно - [48]

Нужда заставила десятилетнего Карла пойти в услужение к купцам. Когда мальчик подрос, друзья отца устроили его юнгой на корабль. С тех пор море вошло в жизнь Сермайса навсегда.

Февральскую революцию Карл Сермайс встретил матросом на крейсере «Адмирал Макаров». После перегона Балтийского флота из Хельсинки в Кронштадт Сермайс становится бойцом революции, служит на миноносце.

— Накануне 25 октября 1917 года по старому стилю, — рассказывает Сермайс, — крейсеру «Олег» и нашему миноносцу «Забияка» было приказано войти в Неву и навести орудия на Петропавловскую крепость и Зимний дворец.

И вот наступил долгожданный день. На корабле я не остался, а в составе батальона моряков пошагал на Дворцовую площадь.

Помню, на улицах было много людей. Мне кажется, что не все они знали, что происходит, куда мы, моряки, идём.

Выскочили мы из-под арки Главного Штаба, выбежали на Дворцовую площадь. Впереди стрельба, вспышки гранатных разрывов. Я увидел, как загорелся один из штабелей дров, которыми был ограждён Зимний. Выстрелил я в этот огонь, и в ту же секунду юнкерская пуля ужалила меня в ногу. Меня подхватили свои матросы-братишки, отнесли назад под арку, там рану перевязали какие-то женщины. Так я один раз всего-то и выстрелил по Зимнему из мосинской трёхлинейки.

Вышел я из госпиталя, вернулся на корабль. Вскоре наш комиссар Дьяков вызвал меня, побеседовал, и я был направлен в латышский батальон под командованием Яна Лациса на охрану Смольного. Стоял несколько раз на часах у главного входа Смольного, охранял телеграф, Петропавловскую крепость, где были заключены министры-капиталисты Временного правительства.

…Яркой страницей своей жизни Карл Христианович считает участие в охране советского правительства при переезде его из северной столицы в Москву в марте 1918 года.

— Обстановка в Петрограде в начале марта сложилась напряжённая, — рассказывает Сермайс. — Войска немецкого кайзера стояли недалеко от Питера, своя контра подымала голову. О переезде правительства до последнего дня никто ничего не знал в нашем коммунистическом латышском батальоне. Рано утром 10 марта нас собрал Ян Лацис и сказал, что перед нами поставлена важная задача — охранять поезд с членами правительства, отъезжающий в Москву. Мы сразу же поехали на окраину Питера, на Цветочную платформу. Это был глухой тупик. Там мы разбились на группы и оцепили всю площадку.

На броневиках, на грузовиках весь день возили имущество, документы, грузили в вагоны.

Лацис раз за разом проверял караулы, предупреждал, чтоб мы глядели в оба, чтоб никто не зевнул, не проморгал.

Наступил вечер, а затем ночь. Я не видел, как приехал Ленин, но мне передали по цепи, что Ильич уже здесь, на Цветочной.

Кругом было темно, огней не зажигали.

Мы заняли места в поезде — кто впереди на тендере с пулемётами, кто сидел в броневиках, закреплённых на платформах. В конце эшелона тоже были пулемёты. Я получил задание ехать в тамбуре одного из пассажирских вагонов.

Когда грузились, мой товарищ указал мне салон-вагон, который был через один вагон от нас. В этом вагоне ехал Ленин.

Мне помнится, что ехали без остановки долго. На первой остановке мы выскочили, оцепили поезд. Была уже глубокая чёрная ночь. Мы стояли цепью недалеко от вагона Ильича. Поразило меня, что в вагоне горел свет, значит, Ильич не спал, работал. Так хотелось заглянуть за занавеску, увидеть его!

Мимо нас прошли Лацис, Берзинь и Бонч-Бруевич, который спросил у нас, не замёрзли ли мы. Этот его вопрос почему-то врезался в память.

В Москву прибыли благополучно, — завершает свой рассказ Карл Христианович…

Участником ещё одного исторического события стал Сермайс. В марте 1921 года он шёл по льду Финского залива на подавление контрреволюционного мятежа в Кронштадте.

— Помните стихи Багрицкого, — глаза старого мичмана сверкнули молодо и задорно, — «нас водила молодость в сабельный поход, нас бросала молодость на кронштадтский лёд».

Как не помнить эти строки, которые меня в шесть лет заставил выучить мой дядя Иван, храбрый конник червонного казачества. Как не помнить! А вот их, готов поклясться, не знает и никогда не читал старик Савушкин, запомнивший из юности лишь вкус соловецкой селёдки, жир которой стекал по локтям.

— Видел я тогда в бою Тухачевского, — продолжал живо Сермайс, — приехавшего к нам прямо с десятого съезда партии. Штурм Кронштадта был невероятно трудным делом. В одной руке винтовка, в другой доска — вдруг провалишься в полынью от снаряда. Бои были кровавыми, жестокими. Меня тогда наградили орденом Красного Знамени.

…После подавления мятежа Сермайса оставляют на флоте, в Кронштадте.

Молодая республика Советов укрепляла свои границы. Встал вопрос охраны северных морских рубежей. Из Балтики в Мурманск совершает переход небольшая эскадра, которая затем послужила ядром будущего Северного флота. В составе этой эскадры — миноносец «Урицкий», на котором служил мичман Сермайс.

— Пришли мы в Полярный, — вспоминает Карл Христианович. — Кругом голые скалы. Стоит всего одна избушка. Стали строить. Как работали! По десять-пятнадцать часов в сутки. Спешили устроиться к зиме. Работали с комсомольской песней, с шуткой-прибауткой. Сила была в руках, все здоровые, широкогрудые, краснощёкие.