Давно и недавно - [52]

А затем лично я и двое матросов срубали большие, всегда надраенные латунные буквы «Цесаревич». Вано часто шутил, что я срубал царский режим. Уже после революции он живописно рассказывал Раскольникову, как я висел в люльке, бил кувалдой по зубилу, и золотистые буквы жар-птицами слетали с борта в тёмную пучину моря.

Не все наши офицеры приняли революцию. Был у нас некто Вреде, нигилист, скептик. Пришёл ко мне однажды Исаков, познакомил я их.

— Это не бунт, это поворот всей жизни. Поймите, Вреде, дальше так Россия с таким царём существовать не может, — убеждал его горячий Исаков…

Позднее этот офицер покинул родину и безвестно пропал в эмиграции.

В октябре 1917 года мы с Вано при Моонзунде приняли боевое крещение. Немецкая эскадра хотела прорваться в Рижский залив, а оттуда к Петрограду. Бой длился около трёх часов. Против нас стояли линкоры «Кёниг» и «Кронпринц». Это была страшная дуэль. Отчётливо помню, как от близких разрывов немецких снарядов большого калибра из борта нашего линкора вылетали толстые заклёпки. Наш сосед, линкор «Слава», пошёл ко дну. Мы отступили, заняли оборону, и флот кайзера наткнулся на железный кулак: ворота в Финский залив мы готовы были отстаивать не на жизнь, а на смерть.

…Октябрьская революция закружила бывших гардемаринов. Бекман назначается флаг-офицером 1-й бригады линейных кораблей. Бок о бок работает с бывшим комендором, а теперь председателем Центробалта Павлом Дыбенко, выполняет поручения давней приятельницы, поэтессы, а теперь комиссара Морского Генерального штаба Ларисы Рейснер.

…В мае 1918 года Бекмана назначают штурманом на транспорт «Рига», переоборудованный под госпитальное судно. Предстояла ответственная задача — эвакуировать из Хельсинки оставшихся там русских солдат, матросов.

— Под орудийными стволами немецких кораблей, которые наблюдали за нами, вошли в порт, — вспоминает Бекман. — Начали погрузку. По трапу еле шли измученные, истерзанные люди, испытавшие унижение и голод за колючей проволокой в лагерях Маннергейма. Мы взяли на борт около двух тысяч человек. Помнится, на судно удалось проскочить незамеченными нескольким финским коммунистам, их, переодетых в матросские бушлаты, провели наши солдаты.

В 1918 году по рекомендации Ларисы Рейснер и начальника Морского Генерального штаба Беренса Бекман зачислен переводчиком при морской комиссии на Брестских переговорах с немцами.

— Это был нудный и длинный диалог, как бы постскриптум к Брестскому миру, — усмехается Альфред Андреевич. — Немцы хотели, чтобы мы протралили как можно большую акваторию Балтики. А мы говорили — нет, каждый убирает мины у себя. Нахально вёл себя финский морской чин, посланец Маннергейма, скандалил, изображая важную фигуру.

Однажды тороплюсь я на заседание, иду мимо порта (наши переговоры происходили в Либаве) и вижу возбуждённую толпу военных немецких моряков. Слышу возгласы:

— Поддержим наших братьев, кильских матросов! К чёрту оружие!

В Германии, в портовом Киле начались революционные события, и дальнейшие переговоры были прерваны.

…После переговоров в Либаве Бекман разыскал в Петрограде Исакова, тот уже командовал эсминцем. Но снова пути друзей разошлись: Альфреда Андреевича откомандировывают в Морской Генеральный штаб, где он вскоре становится флаг-секретарём первого «красного адмирала», начальника Морских сил республики А. В. Немитца. Не тихая работа в уютном кабинете ждала его — Бекмана бросала судьба в самые горячие места Гражданской войны. Борьба с Врангелем на Азовском море, участие в легендарной ледовой переправе через Керченский пролив, когда около ста тысяч красноармейцев были выведены с кавалерией и пушками из Керчи в Тамань, и, наконец, ликвидация Кронштадтского мятежа.

— Пожилого адмирала Немитца сменил молодой энергичный Эдуард Панцержанский, герой нашей Видлицы, командующий Онежской флотилией, человек одарённый, яркий, — рассказывает Бекман. — Два года я был при нём младшим флагманом. С Исаковым встречались часто: то он приезжал в штаб, то мы были у него на Чёрном море. Иван Степанович настойчиво звал на свой эсминец, при каждом случае высмеивал мою штабную должность — «состоящий для особых поручений при Помглавкоморе».

И вот, наконец, удовлетворён мой сто первый рапорт, мы с Вано снова вместе — я старший помощник Исакова на эсминце «Петровский». «Ай, Чёрное море, хорошее море», — писал поэт Эдуард Багрицкий.

Это было чудесное время. Мужали мы, и на наших глазах мужал наш флот. Началась продуманная организация Советских Военно-Морских сил. Из года в год росла мощь флота, эскадры пополнялись отечественными крейсерами, эсминцами, подводными лодками. Незабываемые, прекрасные годы…

…Об этих годах рассказывают фотографии, напоминают книги Исакова, подаренные Бекману. На одной из них — «Рассказы о флоте» — адмирал написал: «Дорогому Альфреду Бекману, соплавателю, соратнику, собутыльнику, до которого ещё не добрался, но в следующих рассказах доберусь».

В письмах Исаков сообщал, что хочет написать о Бекмане многое. Возможно, написал бы о том, как Бекмана обвинили в измене родины, сослали на Соловки. Печальная участь постигла и Эдуарда Самуиловича Панцержанского.