Давно и недавно - [44]

— Здесь и живёте?

— Нет, мы сюда на лодках попадаем.

— Так тут деревни существуют?

— А то как же, батюшка.

— Чем кормитесь?

— Рыбка есть, ягода, картошка. Автолавка хлеб привозит, да не часто.

— У вас что, и картошка растёт?

— А то как же, батюшка.

— Школа есть у вас?

— В интернат деток отсылаем. Там мясо дают в щах, а мы дак ни мяса, ни колбаски городской не видим. Забыли, какой вид имеет.

— Ну хорошо, хорошо, — заторопился Косыгин. — Прощайте.

Пошли по торной дорожке к Преображенской двадцатидвухглавой церкви.

— Не вижу монахов. Где монахи? — стал приставать к симпатичной Ионовой Кекконен.

— Здесь нет монахов, господин Президент.

— Куда девались? Может, вы их спрятали?

— Здесь их никогда не было, господин Президент.

— Не может быть. На Валааме жили и тут должны жить…

Толпа, сопровождавшая Косыгина и Кекконена, заметно поредела. Журналисты остались на скамейке греться на солнышке. Пожалуй, из пишущих журналистов остался я один; впереди, забегая друг перед дружкой, суетились фотокоры Сеня Майстерман и Боря Семёнов. Вдруг Кекконен остановился. Остановились и все мы. Переводчик приблизился к Президенту.

— Вон там на куполах лестнички деревянные. Для чего они?

— На случай пожара, господин Президент, — бойко ответила Ионова. — Преображенская церковь — жемчужина деревянного зодчества. Двадцать два диковинных купола венчают её…

— Предлагаю тебе пари, Алексей, — обратился Кекконен к Косыгину. — Кто быстрее влезет по лестницам на самый, самый верх церкви.

— Э, чего выдумал, — сказал хмуро Косыгин, а затем, вдруг повеселев, добавил: — Не даёт тебе покоя наш лыжный переход через Кавказский хребет.

— Не даёт. Жажду реванша. Я не предполагал, что ты так хорошо ходишь на лыжах, — ответил Кекконен.

— Тебе, Урхо, через год семьдесят пять лет стукнет. Пора и о душе подумать. Не стану я с тобой спорить. Ты лезь, а я на травке посижу.

«Ничего себе беседа государственных мужей», — подумал я. Оказался бы тут мой ротный старшина Перетятько, рявкнул бы во всё луженое горло: «Разговорчики в строю!»

Валентина Матвеевна, уловив паузу, продолжала повествовать о войне русских со шведами, об осиновых лемехах, которые блестят на куполах подобно серебру, о прошедшей и будущей реставрации церквей, возведённых без единого железного гвоздя.

Пошли дальше. Поднялись на крыльцо Преображенской церкви, вошли в темноватые и тесные сени. Впервые в жизни я видел растерянность телохранителей, головы их вертелись на полный оборот, глаза большие, круглые бегали по дамским сумочкам, по кофрам фотоаппаратов и особливо по моему неразлучному портфелю.

Валентина Матвеевна несколько раз предупреждала высоких гостей о низкой притолоке у входа в саму церковь, и всё же высоченный Кекконен не прислушался к совету — ударился лбом, правда, не шибко, храм не загудел.

А то, что он гудит при хорошем ударе лбом, могу свидетельствовать точно, сам слышал и видел, когда сопровождал сюда, в Кижи, одного крупного телевизионного начальника из Москвы по фамилии Дмитрюк. Дядя тоже роста могучего и голову имел крепкую.

…Завершалась экскурсия по острову в доме Ошевнева. Валентина Матвеевна показывала зыбку, урыльник, берестяные туеса. Сноровистые опытные помощницы Ионовой подали книгу почётных посетителей. Косыгин подвинул книгу гостю. Вот как мне перевели запись, сделанную рукой Президента Финляндии:

Была возможность убедиться, что культура достигла такого высокого развития.

С сердечной благодарностью Кекконен.

Сделав запись, он как-то незаметно покинул избу. Косыгин, оглянув нас, не спеша написал:

С большой благодарностью к тем, кто хранит эти замечательные сооружения прошлых столетий.

А. Косыгин. 16.09.78.

Пока он писал, в избе шушукались музейщики, ряженые женщины, сидевшие за прялкой и у зыбки, не сводя глаз с кремлёвского гостя.

Косыгин отложил ручку и стал глядеть в окно. Шушуканье прекратилось как-то само собой. Так неподвижно, окаменев, сидел он минутку, две, три. Сидел в гробовой тишине, подперев голову руками. О чём думал этот самый толковый в Кремле человек? Возможно, о том, что жить осталось мало и что сразу по возвращению в Москву надо поехать на Новодевичье и постоять у могилы жены, незабвенной Клавдии Андреевны, спящей под удивительным по красоте и величине камнем, что врачи из четвёртого управления снова пристанут с обследованием и лечением, что надо бы, наконец-то, уладить пограничные дела с Китаем, что давно пора попроситься в отставку, уехать за город, завести пасеку и наблюдать трудолюбивых пчёл, а пчёлы — это как народ…

А возможно, он ни о чём таком не думал. Бывает так — сидишь, глядишь в окно и всё. И ничего больше не надо. Бывает, правда ведь?

За окном избы Ошевнева зеленела отава, по густому ольшанику ветерок играл жёлтыми и красноватыми осенними листьями. За стройной изгородью ольшаника голубела, изредка поблескивая белыми зайчиками, озёрная гладь.

Жить Алексею Николаевичу Косыгину оставалось два года. А запасов руды в Костомукше оказалось не один миллиард тонн, а целых шесть.

«Я защищал Тойво Антикайнена»

В марте 1966 года свершилось диво дивное — нас утвердили, мы едем туристами в Швецию! Первый раз в жизни, в настоящую «буржуйскую» страну. До сих пор была славная братская Болгария, свои коммунистические братушки, не капиталисты. В Болгарии мы вели себя вполне пристойно, и вот теперь нас где-то там, наверху, утвердили для поездки в старую, мирную, процветающую Швецию.