Дача на Петергофской дороге - [5]

Степень условности изображенного автор иронично подчеркивает завершением повести. Здесь откровенно осмеивается тот чересчур доверчивый читатель, который бы захотел потребовать отчет в истинности событий. Автор как бы признается в своей мистификации, впрочем, ничуть не чураясь ее.

С пристальным вниманием следил В. Г. Белинский за публикациями М. С. Жуковой. Критик посвятил ее работам целый ряд специальных рецензий. Первую известность принесли М. С. Жуковой «Вечера на Карповке», вышедшие двумя книгами в 1837–1838 годах. Исследователи справедливо, на наш взгляд, усматривают в этом цикле произведений влияние пушкинских повестей Белкина. Речь не идет о том, чтобы сопоставлять художественные достоинства творений гения и произведений, созданных, по словам Белинского, «обыкновенным талантом». «Излучение» творчества гения по-разному воспринимают последователи. Оно сказывается в изменении эстетических критериев, жанровых установок, образного языка, направления стилевых исканий. Творческая установка М. С. Жуковой высказана во вступлении к «Вечерам на Карповке»: «Я уверена, что каждый из нас, если только захочет порыться в памяти, то найдет в ней многое слышанное, виденное, происшествия, в которых сам был действующим лицом или зрителем». Отсюда и естественность возникновения предлагаемых читателю повестей: «Я получила позволение собрать и издать повести, которые слышала в гостиной… Я не переменила в них ни одного слова и выдаю так, как они были написаны для больной старушки. Продолжение будет зависеть от внимания, которым удостоит публика первый труд мой».

«Вечера на Карповке» точно следуют руслом романтической эстетики. В сборниках повестей, вышедших двумя изданиями в 1840 и 1841 годах, реалистический элемент звучит отчетливей. В. Г. Белинский писал об этом: «В повестях г-жи Жуковой уже видно как бы невольное стремление вследствие духа времени — искать сюжетов в действительной современной жизни и заботиться о естественном изображении подробностей быта и ежедневной жизни героев, сообразно с их положением в обществе и степенью их образованности»[7].

В то же время критик отмечал «розовую краску поддельной идеализации» некоторых героев, отсутствие (так же как у Е. А. Ган) разумной дозы иронии и особенно растянутость. «Каждая из них (повестей, — В. У.) могла б быть по крайней мере целою третью меньше, — и была бы, без всякого сомнения, лучше»[8].

У нас нет документальных свидетельств того, как писательница отнеслась к этим критическим замечаниям. Но ее последние произведения отличает большая компактность, в ряде описаний отчетливо проступает тонкая ирония. Это относится и к повести «Дача на Петергофской дороге», которая со времени публикации в «Отечественных записках» в 1845 году более не переиздавалась. Отчетлива ироничность в характеристике главного героя, титулованного, но поиздержавшегося жениха, князя Евгения, его матушки и тетушки.

Иронично изображен быт провинциального дворянства с его лицемерием, засильем сплетен, атмосферой, губительной для любого мало-мальски живого чувства, искренней привязанности, впечатлительной и отзывчивой души.

Ядро сюжета — очередная вариация на излюбленный мотив романтиков: несчастная любовь девушки из небогатой и незнатной семьи к титулованному красавцу. Этот мотив с той или иной расстановкой женских и мужских персонажей мы уже встречали в предшествующих повестях. Его мы увидим и в повести Ю. В. Жадовской «Переписка». Однако в «Даче на Петергофской дороге» внимание читателя привлекает не столько сюжет, сколько его ответвления, его последствия. Наиболее примечательно в повести, на наш взгляд, сопоставление двух девушек — помешавшейся от несчастной любви Зои и хладнокровной, уверенной в себе богатой наследницы Мери. Традиционный романтический сюжет раскрыт точными, реалистическими деталями, психологически достоверным поведением действующих лиц. Чего стоит, например, своекорыстие благовоспитанной Мери, не погнушавшейся в решительный момент пойти на прямой обман слабого существа, к которому, казалось бы, была так привязана. Но едва возникает опасность ущемления собственных интересов, за ангельской внешностью светской девушки, за вылощенностью фраз и манер возникает зловещий рефлекс «не упустить своего». И — благонравная оболочка отброшена, святыни не только сердечной дружбы, но и элементарной порядочности попраны.

М. С. Жукова в повести «Самопожертвование», которую отмечал Белинский, изобразила характер женщины, преданной до полного самозабвения. Это — Лиза, бедная воспитанница графской семьи. Когда супруг застает хозяйку-графиню в беседе со своим соперником, Лиза берет вину на себя, признаваясь в «незаконной» связи. Она жертвует всем и главное — добрым именем, но спасает хозяйку дома. В таком повороте сюжета «розовой краски поддельной идеализации», к которой тяготел романтизм, неизмеримо больше, чем в суховато-ироничном финале «Дачи на Петергофской дороге». Мы усматриваем в этом произведении воплощение тех достоинств, о которых говорил Белинский, анализируя творчество М. С. Жуковой: «Полнота горячего чувства, верность многих положений, истина в изображении многих черт и оттенков женских характеров, искусный, увлекательный рассказ и, прибавим к этому, прекрасный слог, которым и мужчины редко владеют у нас, — вот достоинства повестей г-жи Жуковой»