– Потерю каких же возможностей это повлечет за собой? – не поняла Лиз.
– Например, ты не сможешь вращаться в кругу людей с общими для тебя интересами, ведь такая возможность была бы у тебя, будь ты студенткой какого-то учебного заведения.
– Но тебе же не понравился круг людей, с которыми я общалась в Лондоне!
– Тогда скажем так: этот маленький мирок в Сахаре – совершенно неподходящее место для девушки, не искушенной в жизни и не знающей, куда девать свое время.
Тронутая его заботой, но по-прежнему настойчивая в достижении своей цели, Лиз сказала:
– Если я стану заботиться о тебе, у меня не будет проблемы свободного времени. И я не понимаю, как этот мирок может быть хуже для меня, чем… ну хотя бы для той девушки на аэродроме. Она ведь тоже молода и неопытна, верно?
Эндрю улыбнулся:
– Хорошо, согласен с тобой, Бет тоже молода и неопытна. Но ведь помимо этого она лучше подготовлена к местным условиям, поскольку родилась в Нигерии, а выросла в Тэменрессете, а это – вторая Тасгала. Она уже пустила корни в Сахаре. Разница между тобой и ею в том, что для тебя здесь не существует человека, ради которого тебе следовало бы бросить здесь якорь, и, уж конечно, не ради меня. Нет, Лиз. С твоей стороны это просто вспышка дочерней верности. Но я не могу поверить, что ты рассмотрела проблему со всех сторон, и, возможно, ты еще скажешь мне спасибо.
Огорченная, Лиз ничего не сказала в ответ на слова отца.
Эндрю встал и протянул дочери руку: – А теперь я отведу тебя в гостиницу и познакомлю с месье и мадам Симон. Сегодня вечером мы отметим твой приезд торжественным ужином, а завтра утром, обещаю, снова поговорим о наших делах.
Однако обещанию Эндрю суждено было остаться невыполненным. Когда следующим утром Лиз открыла глаза и огляделась, она была поражена царившей в доме гнетущей тишиной, а также тем обстоятельством, что солнце уже высоко поднялось в небо. Поскольку отец предложил ей позавтракать в ресторане, Лиз предполагала, что, как только рассветет, он ее разбудит.
Вечером Эндрю сказал дочери, что окно можно оставить на ночь открытым, если она не станет мешкать и, растворив его, сразу же заберется под противомоскитный полог. Но Лиз не устояла перед искушением побыть немного у раскрытого окна, восхититься теплым, без единого дыхания ветерка, воздухом, пришедшим на смену палящей жаре и изнуряющему ветру, что поднялся перед заходом солнца. Небо приобрело густой темно-синий цвет, синеву которого там и тут пронизывали звезды, а когда первый москит возвестил о себе пронзительным писком, Лиз пришлось спасаться бегством.
И следующим утром, пока первые ласковые лучи солнца скользили на плитках пола, было легко чувствовать себя веселой и приятно возбужденной. Лиз некоторое время лежала в постели, размышляя, то ли яркий солнечный свет создает впечатление более позднего часа, чем это есть на самом деле, то ли отец просто проспал. Но тут тишину, царившую в доме, нарушил странный звук, заставивший Лиз сесть в постели, прислушаться и тут же потянуться к халату и домашним туфлям.
Дверь в спальню отца, расположенная по другую сторону холла, была закрыта. Лиз постучала, но на ее стук никто не ответил. Она постучала еще раз, более настойчиво, а затем крикнула «Папа!» и, повернув ручку, заглянула в комнату.
На полпути между распахнутой дверью в ванную и своей постелью, уткнувшись лицом в пол, лежал Эндрю; его тело сотрясала дрожь, а пижама была мокрой от пота.
– Папа!
Подбежав к отцу, Лиз увидела раскатившиеся по ковру капсулы красного цвета. Почувствовав приступ болезни, Эндрю пошел в ванную за лекарством и по пути назад потерял сознание!
Лиз опустилась возле отца на колени и подняла пузырек. «Хинин?! Малярия… Его как-то нужно перенести на кровать, и немедленно». Лиз положила руку на плечо отца и снова позвала его.
Почувствовав прикосновение, Эндрю повернул голову, губы искривились в гримасе, которая должна была означать улыбку.
– Прости, Лиз, – прошептал он, – на этот раз приступ случился совершенно неожиданно. Обычно он предупреждает о своем приходе. Не пугайся. Такое состояние не продлится долго. Но будет лучше, если ты…
Новый приступ лихорадки прервал его на полуслове. Отдышавшись, Эндрю с помощью дочери добрался до постели. Здесь Лиз укрыла его легким пледом, сбегала за одеялом в свою комнату, а затем наклонилась к уху отца и прошептала, что сейчас она сбегает за месье или за мадам Симон и сразу же вернется.
Когда Лиз прибежала в гостиницу, ей стало ясно, что на самом деле было раннее утро. Единственным человеком, встретившим ее в гостинице, был орудовавший шваброй уборщик, который, недоумевая, выслушал ее заполошные восклицания:
– Управляющего! Ах да, я имею в виду le gérant[1], месье или мадам Симон, любого из них! Быстро! – Девушка замолчала в замешательстве, но в этот момент дверь кабинета открылась, и оттуда вышла мадам Симон.
Лиз подбежала к ней, благодаря судьбу за то, что мадам Симон достаточно хорошо владеет английским. Озабоченно кивая, управляющая выслушала Лиз и, когда та закончила свой сбивчивый рассказ, прошептала:
– Ах, бедняжка, как он страдает!
