Циркач - [43]

Королева все продолжала говорить:

— И это наша воля, чтобы вы не преклоняли колена, но были посвящены в рыцари стоя, и чтобы не вы подходили к нашему трону, но мы подошли к вам.

И тут Ее Милость поднялась с трона и подошла, сопровождаемая гофмаршалом, к фигуре напротив, которая теперь встала с кресла.

Затем Королева вновь подала руку будущему рыцарю, и они прошествовали — впереди шел гофмаршал, а позади паж с трубачом, — к большой белой мраморной лестнице, ведущей вверх к большому двойному балкону, выходящему как наружу со стороны фронтовой стены, так и вовнутрь, — оттуда их будет видно и приглашенным, находящимися в часовне, и неисчислимой уличной толпе. Пока Королева с самым молодым рыцарем поднимались по лестнице, лакеи распахнули большие стеклянные двери балкона.

Толпа разразилась восторженными криками, увидев Королеву с новым рыцарем. Ее Милость со спутницей повернулись к восторженному народу, и гофмаршал знаком потребовал полной тишины, что было даже излишним, потому что в тот же миг тысячеголовую толпу сковала немота.

В течение нескольких минут свершилась церемония, за которой следили в бездыханной тишине: Королева посвятила последнего рыцаря и приколола на скромную рясу ярко сверкающую в лучах солнца золотую медаль. Еще секундой позже Ее Милость взяла нового рыцаря за плечи, заглянула ей в глаза и — тут дрожь умиления охватила толпу — без малейших колебаний поцеловала в изувеченные и лишь частично зажившие щеки этого непоправимо изуродованного лица. Не успела толпа опомниться от восторга, как Королева повернулась, обняла посвященную в рыцари и подошла вместе с ней к балконной балюстраде. По знаку гофмаршала трубач трижды протрубил в горн, сверкающий на солнце, точно величественный драгоценный камень, после чего Королева подняла руку, показывая, что собирается что-то сказать.

— Да здравствует наша сестричка и новый рыцарь! — услышал я громкий голос Королевы. — Да здравствует Сестричка Тиция!

Орган в часовне заиграл медленно нарастающую прелюдию. Я пошатнулся и упал бы, если бы не старый Нобилитас, который по счастливой случайности стоял рядом и заметил, что мне сильно не по себе. Миг спустя он уже оказался сбоку, помогая мне держаться на ногах.

— Наверняка не только для вас это стало слишком волнующим переживанием, — прошептал он мне на ухо, — пойдите наружу, подышите свежим воздухом.

Спотыкаясь, я позволил старому аристократу проводить меня на улицу, под беспощадный дневной свет.

— Вы дрожите, — сказал Нобилитас.

Где-то за спиной самый мощный орган в часовне заиграл гимн отечества, который вдруг подхватили и те, кто стоял под высоким потолком часовни, и десять тысяч глоток на большой площади перед нею:

Чудесная страна, мой вечный рай,

Страдания и грех тебя не тронут,

Отчизна милая, блаженный край:

Всю жизнь готов служить я трону.

На последней строке толпа взорвалась веселыми криками, неудержимой силой прорвалась через ограждения; мы с Нобилитасом попали в водоворот тел, были подхвачены, унесены и разделены его течением. Я барахтался, как потерявший надежду утопающий, и мне удалось вырваться из человеческих когтей. Я побежал куда-то, лишь бы скрыться… спрятаться от людей, спрятаться подальше от всего… Как безумец, я все бежал вперед, прячась от каждого, кто встречался на моем пути. Я скрылся в парке при часовне, выбежал из него на противоположной стороне и все спешил вперед, через густой кустарник, по свежевспаханным полям, через канавы… Я перебирался через ограждения и колючую проволоку, не обращая внимания на появляющиеся раны, бежал все дальше, дальше… пока не лишился сил. Исцарапанный, в разорванной на клочки одежде, я, в конце концов выдохшись, упал в густых зарослях черники. — Сестричка, — всхлипывал я, — сестричка…

Глава тринадцатая

В которой Королева, сама того не подозревая, утешает писателя искренними словами, подарившими ему вновь надежду на жизнь; в которой Ее Милость просит писателя, чтобы в своем новом романе о человеческой комедии он также нашел место рассказу о великой и героической жизни людской; в которой писатель объявляет, что собирается в паломничество и готов посильно выполнить просьбу Королевы; в которой, в конце концов, он открывает сердце, и Королева обнаруживает, кто он и что собой представляет.

Как только я снова приобрел более-менее приличный вид и отчасти пришел в себя после всех треволнений — когда мне, в сущности, пришлось заглянуть в зеркало, отражающее мое темное прошлое, — я решил нанести визит Королеве. Это было в один из таких прекрасных, безветренных дней, когда лето уже прощается, погоды стоят тихие и благотворные, но осень первыми знаками возвещает свой приход.

Мне, наверное, даже не стоит объяснять здесь, как тяжело было у меня на сердце, как неспокойно и боязно мне было, когда пробил час, и я поехал во Дворец. О чем хотела поговорить со мной Ее Милость и почему назвала меня «чудесным поэтом»? Я пытался думать о разных дурацких побочных причинах, которые могли подвигнуть Королеву вызвать меня: разговор о существе писательства или об истинности веры, все чаще бесстыдно атакуемой… Ее Милость очень ценила подобные разговоры, которые порой затягивались до глубокой ночи.