Что случилось с Гарольдом Смитом? - [65]

Шрифт
Интервал

Я слизнул каплю с руки. Никакая не моча. Моча на полу, я стоял в луже мочи: внизу на ноге я почувствовал теплую струю.

Кто-то успел на меня помочиться.

Я снова взглянул в зеркало. Что-то переменилось. Мое изображение сползло набок. Вместо моей рекламы с трещиной посередине в зеркале отражались уже две рожи.

Первая, – моя. А вторая?

Симпатичная и мерзкая, сладенькая и кислая, проницательная и тупая одновременно. Я его знаю. Но что-то в нем изменилось. Что именно? Ах да, теперь ясно.

На голове стало меньше волос.

И он меньше похож на ирокеза.

Черт.

– Хороший мальчик?

Если вернуться к моим размышлениям двумя абзацами выше – насчет пропасти. Само собой, бывает ниже некуда – но как я узнаю, что уже долетел? Может, я еще лечу? К тому же внизу может оказаться не твердая поверхность, а что-нибудь вязкое – зыбучий песок, например. А может, дно твердое, но оно как крыша лифта, который едет вниз бесконечно долго.

Первый этаж – дзынь – неудача.

Едем дальше.

Подвал – дзынь – беда.

Едем дальше, подбирая синонимы по словарю.

Подземелье – дзынь – полная безнадега.

К черту синонимы. Мой этаж.


ПАВИЛЬОН: ТУАЛЕТ – ВЕЧЕР

Винс споласкивает лицо.

Видит в зеркале чужое отражение.

Оборачивается. Это ДАЗ. И с ним еще два панка.


ДАЗ

Хороший мальчик?


ПАВИЛЬОН: КОРИДОР – ВЕЧЕР

Винс бежит по коридору от Даза и его дружков. Даз хватает Винса и швыряет его об стенку.

Винс с ужасом наблюдает, как Даз набирает полный рот мокроты.

Затем Даз отглатывает водки из бутылки, щеки его ужасно надуваются. Даз хватает Винса за волосы, «целует», жидкость течет Винсу в рот.

Винсу приходится глотать. Он выплевывает остатки.


ДАЗ

Я – Антихрист!


ВИНС (отчаянно)

Нет, ты – Найджел!


Даз застывает, понимая, что его разоблачили. Ярость охватывает его. Он бьет Винса головой в живот. Винс складывается пополам и падает. Даз злобно пинает Винса.


ИЗОБРАЖЕНИЕ ТУСКНЕЕТ, НАПЛЫВ В ЗАТЕМНЕНИЕ И ТИШИНУ


Как-то я читал книгу. Там говорилось примерно так.

Мгновения нашей жизни приходят и уходят. Но краткими вспышками они все равно существуют, и эти краткие вспышки – и есть настоящее. Мгновения уходят, но не исчезают бесследно: они сохраняются, просто в другой форме, обретая собственный онтологический статус: образы – застывшие, но не холодные, фотографии нашей памяти. Этот альбом мгновений и составляет наше прошлое. Мгновения живут в нас и мерцают: иные стираются из памяти, иные уплывают, но есть мгновения, которые упорно сидят в нас, и за некоторые, драгоценные, мы цепляемся, ностальгически их пересматриваем – вечером, в тишине, когда выключен свет.

Но, как все фотографии, они тускнеют.

Задача художника, творца – та же, что у коллекционера бабочек: поймать сачком красивую бабочку-мгновение, полюбоваться ею, и – вот она, мистика, алхимия творчества: повернуть вспять потускнение, снова наполнить мгновение красками, как если бы оно порхало, трепетало всего несколько секунд назад, а потом сделать следующий шаг – вернуть фотографию к реальной жизни. Конечно, такая реальная жизнь уже не будет прежней: бледная копия, натуралистический портрет, написанный по памяти.

И навсегда останется метафорой.

Вопрос: удачна ли эта метафора? И, что особенно важно – я уже о своей книге, – можно ли гордиться такой метафорой?

Как-то лет через десять после этой ночной фантасмагории, одним воскресным утром я лежал в постели и страдал похмельем. Накануне мы выпили с друзьями – ну, не знаю, по бутылке водки на брата, наверное. Мне нужно было спустить пар: я замучился с рекламой джинсов одной очень известной фирмы. Меня заклинило, я уже задержал заказ на неделю, а в голове было пусто.

Посыл маркетологов в таких случаях – как мертвому припарка.

«Будь самим собой» – вот и все. Из этого я должен был сделать рекламу джинсов.

И вот я лежу в кровати, то проваливаясь в сон, то вновь просыпаясь: а бабочки-мгновения моей жизни порхают вокруг меня, и вдруг одна садится, садится мне прямо на нос.

Точно.

И воспоминание о той ночи прорвалось в мою память, прозрение в славном «Техниколоре»: я вскакиваю с кровати, подбегаю к столу – и я на полпути к богатству. Господи, во что же превратилось воспоминание о величайшей ночи моей жизни?

В рекламу джинсов.


ПАВИЛЬОН: КОНЦЕРТ ПАНКОВ – ВЕЧЕР

КРАСИВАЯ ПАН КУШКА на концерте. Ей скучно до смерти.

Два панка пытаются ее разговорить, но она отшивает их сердитым взглядом.

И тут один КРАСИВЫЙ ПАНК подходит к Джоанне, хочет что-то сказать, но не решается, видя тоску в ее глазах.

Он срывает с себя драный пиджак, бросает на пол. Долой темные очки. Не отрывая взгляда от девушки, парень вытаскивает из уха английскую булавку.

Другие панки смотрят.

Красивый панк продолжает раздеваться: долой панковский галстук, рубашку… и вот он уже стоит перед ней с голым торсом.

Единственное, что на нем осталось, – обтягивающие фирмовые джинсы.

Взгляды присутствующих обращены на парня. Он вздергивает руку – жест Траволты – и панк-музыканты замолкают.

Из динамиков раздается музыкальная тема «ЛИХОРАДКИ СУББОТНЕГО ВЕЧЕРА». Панки посмеиваются, но наш герой настроен серьезно.

Он начинает свой искрометный диско-танец.

Жестом приглашает девушку присоединиться.

Та смущена, а потом тоже снимает темные очки и начинает танцевать.


Рекомендуем почитать
Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.