Чтецы - [46]

– Дайте бумагу и кисть, я вам изложу письменно…

Люди удивлялись:

– Можешь, значит… А сказать почему не можешь?

Старина Ван вздыхал:

– Я словами не смогу хорошо объяснить. Много говорить – это суета, «тот счастлив, кому слов не надо» …

Много надо слов или мало, это другой вопрос, но десять дней толочь воду в ступе и не растолковать ученикам, что имел в виду Конфуций в «Лунь Юе»: «Четыре моря – это беды и бедность, а милость небесная – вовеки» … У самого не получается объяснить, так начинает сердиться на учеников:

– Почему нельзя делать резьбу на трухлявой древесине? Это священномудрый про вас сказал!

Помыкавшись тут и там лет семь – восемь, старина Ван приземлился в восточной части уезда при семье почтенного Фаня. К этому времени старина Ван уже был женат, у него родился сын, и сам он растолстел. Когда старый Фань пригласил к себе старину Вана, все говорили ему, что он совершает ошибку – не того учителя берет: кроме Вана были и другие грамотные в округе, ходившие без дела. Например, старина Юэ из дома Юэ или старина Чэнь из дома Чэней, у которых с дикцией и разговором было намного лучше, чем у Вана. Но уважаемый Фань не стал звать ни уважаемого Юэ, ни уважаемого Чэня, а позвал одного Вана. Все посчитали, что Фань глупо поступает, но на самом деле никакой глупости в поступке старого Фаня не было, потому что у него был сын, которого звали Фань Циньчэнь и у которого голова работала медленно, – не то чтобы дурак, но сказать, что всё понимает и быстро схватывает, тоже нельзя. За обедом кто-нибудь пошутит – другие смеются, а он – нет; потом, когда уже обед кончится, вдруг начинает смеяться. У старины Вана рот неловкий, у Фань Циньчэня голова медленная – как раз друг другу подходят.

Частную школу старины Вана устроили в старом коровнике восточного дома старого Фаня. Там, где раньше коров держали, поставили несколько столов, и получился класс. Старина Ван лично сделал надпись на доске над входом: «Книжный кабинет “Персиковый сад”». Доска была толстая – от яслей из сломанного коровника. Фань Циньчэнь соображал медленно, но любил оживление, ему было скучно один на один с учителем, никак не шла учеба. Тогда старый Фань придумал еще способ – сделать у себя частную школу и разрешить другим детям сидеть и слушать. За то, чтобы сидеть и слушать, платить было не надо – только бери с собой обед из дома, и ладно. Из округи на десяток ли набралось много ребятишек. Старина Ян, который продавал доуфу[64], из дома Янов, собственно, не собирался учить сыновей грамоте, но, узнав, что у Фаня в доме частная школа и не берут платы, а только просят с едой приходить, решил, что такой случай упускать не стоит, и разом прислал двоих сыновей: второго сына Ян Байшуня и третьего сына Ян Байли. Сперва хотел было отправить и старшего, Ян Байе, но тот был уже слишком взрослый, пятнадцати лет, старому Яну он был дома нужен – помогать молоть доуфу. Так как старина Ван говорил нечетко, ученики из десяти слов восемь переспрашивали. Хорошо еще, что из восемь из десяти вольнослушающих тоже, собственно, не хотели учиться, а просто пользовались возможностью избежать работы у себя дома, хотели тишины и покоя и ничего больше. Ян Байшунь и Ли Чжаньци, например, телами своими были в классе, но думали целый день только о том, где кто умер, чтобы пойти послушать, как монахи протяжно читают за упокой. Однако старина Ван был человек очень добросовестный. «Лунь Юй» он понимал глубоко, и поверхностное внимание учеников добавляло ему изрядно тревоги и беспокойства. Иной раз объясняет-объясняет, вдруг остановится и махнет рукой:

– Вам даже то, что я говорю, не понять…

А как доходило до «Если прибудет друг издалека, как радоваться этому?», то ученики думали, будто Конфуций радуется, потому что из далеких мест приехал его приятель.

– Ну где радуется-то? – возмущался старина Ван. – Как раз наоборот, священномудрый печалится: нет у него близких друзей рядом, не с кем поговорить. Именно поэтому приехавший из дальних мест человек становится другом; да и друг ли это – еще неизвестно. Может, завернет за угол и начнет браниться…

Ученики хором говорили, что этот Конфуций ненормальный, а старина Ван от разрывающей сердце печали пускал слезу. Поскольку обе стороны не понимали друг друга, ученики постоянно менялись, текучесть была высокая: восемь сёл на десять ли кругом – везде были ученики старины Вана, в каждой деревне. Там дядя и племянник вместе сиживали за одной партой, там старшие и младшие братья ходили – еще немного и, казалось, саженцы «Персикового сада» старины Вана заполонят всю Поднебесную.

Помимо преподавания у старины Вана была еще одна страсть. Два раза каждый месяц, по лунному календарю пятнадцатого и тридцатого числа, в полуденный час, он любил отправляться бродить пешком куда глаза глядят, большими шагами и никуда не сворачивая. Если кого-нибудь видел, то даже не здоровался. Иногда по дороге, а иногда и просто по полям. На пустырях, где и тропинок-то нет, сам прокладывал себе путь. Летом и зимой ходил так, что вся голова была мокрая от пота. Все думали сначала, что он просто гуляет, но это продолжалось из месяца в месяц, год за годом одним и тем же образом, то есть явно не просто так. Пятнадцатого и тридцатого, если вдруг дул сильный ветер, лил дождь и нельзя было идти, то от напряжения у Вана на голове вздувались вены. Хозяин, старый Фань, сначала не обращал внимания на эти его прогулки, но, когда так продолжалось уже несколько лет, насторожился. Однажды в середине дня старый Фань вернулся после объезда сёл, где собирал арендную плату, а старина Ван как раз накинул куртку и собирался выходить, так что они столкнулись у ворот. Старый Фань соскочил с коня, вспомнил, что сегодня пятнадцатое число по лунному календарю и старина Ван опять идет бродить, и спросил у него: