Чтецы - [45]

На восток от лавки старого Вана был зерновой склад «Процветание», его хозяина звали Лянь. Осенью этого года в доме Ванов чинили крышу, сделали скат подлиннее; теперь, когда шел дождь, вода стекала и капала на западную стену дома Ляней. У Ляней крыша тоже была не короткая, на западную стену у Ванов капало уже не первый десяток лет. Но так устроено в мире, что северо-западный ветер дует часто, а юго-восточный – редко, так что дом Ляней решил, что это ему большое неудобство. Из-за того, куда вода течет с крыши, обе семьи рассорились. Хозяин «Процветания», старый Лянь, был не такой, как хозяин «Небесной гармонии», старый Сюн. Тот по характеру был спокойный и уравновешенный, умел и обсуждать, и договариваться. А у старого Ляня нрав был склочный, он никогда ни в чем не хотел уступать. В тот вечер, когда семьи поругались, он велел своему приказчику забраться на крышу Ванов и не только убрать карниз, но и снять большой участок черепицы, где-то на полкомнаты. Тут семьи и начали судиться. Старый Ван тогда не знал, почем судебные разбирательства, да и сцепились они со старым Лянем насмерть – кто кого; судебное дело затянулось на два года, и старому Вану было уже не до бочек и лоханей.

Старый Лянь денег не жалел, и у старого Вана тоже деньги так и летели. Но куда было Вану тягаться с Лянями? У Ляней через амбар «Процветание» в день проходило несколько десятков даней[62] зерна. С уездным яньцзиньским чиновником, старым Ху, они были в свойских отношениях, так что суд тянулся два года и ни к какому решению не пришел, а папаша Ван уже заложил свою мастерскую из трех комнаток. Хозяин «Небесной гармонии» старый Сюн потратился, выкупил у людей эту мастерскую. Папаша Ван тогда снял себе домишко в уездном городе у восточной заставы и снова занялся бочками. Тут его гнев обратился не на судившегося с ним хозяина «Процветания» старого Ляня, а как раз на купившего его лавку хозяина «Небесной гармонии», то есть Сюна. Он решил, что Лянь судился с ним только потому, что его, конечно же, подталкивал к этому старый Сюн. Но новые переговоры со старым Сюном не привели ни к чему. Вану-младшему в тот год было двенадцать лет, и его как раз отдали в Кайфэн учиться, надеясь, что он помыкается нищим студентом лет десять да станет чиновником, и его назначат в Яньцзинь начальником, и вот тогда уж снова можно будет поговорить и с Сюном, и с Лянями. В точности по пословице: «Благородный муж и через десять лет отомстит».

Однако чтобы вырастить семя, от посева до сбора урожая должны пройти все четыре времени года – и осень, и зима, и весна, и лето; так что надо было ждать, пока наш Ван вырастет, проявит таланты, станет чиновником, а до тех пор придется придержать характер. Папаша Ван умел потерпеть да подождать, но куда уж бондарю, который за день делает несколько лоханей и ведер, платить за учебу и кров для студента? Продержавшись с крепко сжатыми кулаками семь лет, старый папаша Ван в конце концов сдал, стал харкать кровью, даже ведра давались ему тяжело. Пролежав больным три месяца и видя, что скоро будет совсем плохо, он уже собирался послать кого-нибудь в Кайфэн за нашим стариной Ваном, как вдруг тот сам вернулся из Кайфэна со скатанным матрасиком на спине. Ван-младший вернулся не потому, что услышал о болезни отца, а потому, что в Кайфэне его побили. И побили его от души: вернулся он оттуда с разбитым носом, всё еще опухшим и в синяках лицом и приволакивая ногу. На вопросы, кто бил и за что, он ничего не отвечал. Говорил только, что уж лучше дома будет делать бочки и ведра, но в Кайфэн учиться он больше не поедет. Папаша Ван, видя такой исход, от болезни и расстройства в три дня кончился. Перед тем как умереть, сказал только, со вздохом:

– С самого начала всё не заладилось…

Старина Ван понимал, что отец имеет в виду не то, что его избили, а историю с Сюнами и Лянями. Он спросил:

– Так не надо было в чиновники идти?

Старый Ван, глядя на его синий нос и распухшее лицо, ответил:

– Не надо было тогда отдавать тебя в учебу, а надо было тебе стать убийцей и поджигателем, бандитом – тогда не был бы ты побит, да и за семью давно отомстил бы.

Говорить это было уже поздно. Однако Ван-младший всё же обучался семь лет в Кайфэне и в Яньцзине вполне мог считаться ученым. Даже старый Цао, который у входа в уездный ямэнь[63] писал прошения, и тот проучился всего шесть. Когда отец умер, старина Ван не стал продолжать его дело и мастерить бочки, ведра и лохани, а начал слоняться окрест, добывая на жизнь преподаванием. Так и преподавал лет десять с лишним. Старина Ван был худой, расчесывал волосы на пробор, носил длинную рубашку – совсем как грамотей. Вот только говорил старина Ван нескладно, к тому же немного заикался, так что совсем не подходил для преподавания. Может быть, где-то внутри в нем остались знания, но они, словно пельмени в чайнике, не могли выйти наружу. Первые несколько лет он давал частные уроки: ходил на дом, преподавал, а месяца через три или раньше его прогоняли. Люди спрашивали:

– Уважаемый Ван, у вас есть ученая степень?

Старина Ван краснел и отвечал: