Чтецы - [44]

Нет. Я думаю, что самая настоящая забота о ком-нибудь – это не заботиться совсем. Например, родитель ведет ребенка в школу, доводит до порога, воспитывает – обязательно хорошо учись, слушайся учителя, задавай вопросы на уроках… Это всё пустая болтовня. На самом деле родители, когда так говорят, ведут себя крайне эгоистично: «Я сказал то, что должен, на мне ответственности больше нет, остальное – твоя забота».

Когда Юйлинь была маленькой, я сказал ей такую вещь. Неважно, отвечаешь ли ты на экзамене или делаешь домашнее задание: если не знаешь, как решить, – брось, не делай. Всё равно получится неправильно. Лучше как следует реши те задачи, которые знаешь, как решать. И твоя оценка точно не будет низкой. Все мы ошибаемся в мелочах. Ошибки в мелочах – это когда мы не делаем хорошо то, что по-настоящему умеем.

Дун Цин: Наша сегодняшняя тема – «Впервые». Когда вы начали писать?

Лю Чжэньюнь: Когда поступил в университет.

Дун Цин: Где было опубликовано первое произведение?

Лю Чжэньюнь: В издательстве «Аньхуэй вэньсюе» – «Литература Аньхоя».

Дун Цин: Каким был первый гонорар?

Лю Чжэньюнь: Ну, семьдесят с лишним юаней, наверное.

Дун Цин: И как вы его потратили?

Лю Чжэньюнь: Пригласил девушку в ресторан.

Дун Цин: Это сейчас ваша жена?

Лю Чжэньюнь: Да.

Дун Цин: Я читала об этом в какой-то статье – кажется, ваша жена рассказывала, что она тогда подумала: «Надо же, такой скряга – и пригласил в ресторан!»

Лю Чжэньюнь: Когда у меня еще не было этих семидесяти с лишним юаней, я как-то предложил ей вместе поужинать, и она согласилась. Я сказал, что мы пойдем в ресторан западной кухни, и она ответила: «О! Хорошо!» Мы поели, наверное, на десять с чем-то юаней, а потом я и говорю: «Знаешь, у меня нет с собой денег». (Смех в зале.)

Дун Цин (смеется): Вам не стыдно было?

Лю Чжэньюнь: Ну у меня же правда не было денег.

Дун Цин: Так зачем тогда приглашать? Могли бы просто погулять, походили бы туда-сюда…

Лю Чжэньюнь: Так мы уже целых полдня гуляли туда-сюда! (Хохот в зале.)

Дун Цин: Отношения в вашей семье настолько гармоничны и стабильны из-за того, что вы вместе учились и за это время прекрасно узнали друг друга?

Лю Чжэньюнь: Я думаю, они гармоничны и стабильны главным образом потому, что мы не говорим лишнего.

Дун Цин: Не говорить друг другу лишнего – очень важно в отношениях, но в романе «Одно слово стоит тысячи» всё как раз и запутывается именно потому, что люди не находят общего языка, не могут выразить себя и понять друг друга.

Лю Чжэньюнь: Ну вообще-то самовыражение строится не на количестве слов, а на тех словах, что по-настоящему важны. Учитель Цзан Кэцзя[59] написал стихотворение: «Есть люди – живут, а они уже умерли; есть умершие, что еще живы». На самом деле и книги, и фильмы – всё это для тех, кто хочет жить еще и еще, раз за разом новой жизнью в книгах и фильмах, жить вечно.

Дун Цин: Что вы хотите прочитать сегодня для всех?

Лю Чжэньюнь: Отрывок из книги «Одно слово стоит тысячи».

Дун Цин: Кому вы посвящаете это чтение?

Лю Чжэньюнь: Всем тем, кому нравится эта книга, и всем тем, кому нравится этот фильм.

Чтения. Лю Чжэньюнь. Одно слово стоит тысячи ( фрагмент )

Ян Байшунь целых пять лет— с десяти до пятнадцати – учил «Лунь Юй»[60] в поселковой частной школе старины Вана. По-настоящему старину Вана звали Ван Мэнси, второе его имя было Цзымэй. Отец старины Вана был бочкарь – делал лохани и бочки в уездном городе и еще вдобавок паял жестяные чайники. К западу от мастерской, где папаша старины Вана делал бочки, была ломбардная лавка под названием «Небесная гармония». Хозяин «Небесной гармонии» носил фамилию Сюн – «медведь». Отец старого Сюна был из Шаньси. Пятьдесят лет назад, побираясь по дороге, он пешком пришел в Яньцзинь. Сначала продавал овощи в уездном городе, потом на углу улицы чинил обувь; он уже обзавелся домом, женой, детьми, но так и не перестал попрошайничать – на Новый год, когда все лепили пельмени, он всё равно посылал своих ребятишек клянчить еду. В бережливости есть свои хорошие стороны, и со временем папаша старого Сюна открыл ломбард. С этих пор он уже больше не попрошайничал. Вначале там были только одежа да шапки, керосиновые лампы и глиняные кувшины; но люди из Шаньси умеют торговать, так что к моменту, когда лавка перешла в руки старого Сюна, в закладе имелись уже и дома, и земля, а в день оборот мог составлять несколько десятков лянов[61] серебра.

Старый Сюн подумывал о расширении, а лавка старого Вана была как раз на северо-восточном углу двора старого Сюна. Участок имел форму рукоятки ножа – в начале поуже и расширяющийся дальше. Вот старый Сюн и пошел поговорить к папаше Вану: что если бы папаша Ван уступил ему свою бондарную лавку? Купил бы себе тогда новый участок, а он ему построит новую мастерскую. Если старая была на три помещения, то новую он бы поставил на пять. А будет больше места, так и бочки можно дальше делать, и еще что-нибудь другое. Это дело для папаши Вана было выгодное, но старикан никак не соглашался, хоть убей: уж лучше он будет в своих трех комнатках и дальше делать бочки, но ни за что не переедет в новую мастерскую и не будет ничем таким другим заниматься. Не уступал он свою лавку старому Сюну не потому, что у них были какие-нибудь разногласия, а просто старый папаша Ван смотрел на жизнь не так, как другие, даже на одни и те же дела: была ли ему самому выгода или нет, его мало волновало, а вот если у другого что-то получалось, он считал это себе в убыток. Старый Сюн увидел, что папаша Ван как воды в рот набрал, не хочет ничего обсуждать, так и бросил это дело.