Черный лебедь - [92]

– А ребенок? – протянула Ипполита, думая отрезвить его.

– У меня комплекс Ирода, – пошутил он.

Возбуждение в этот момент было для него единственным противоядием против страха. Через пять минут он снова начнет дрожать, но в этот момент ему сам черт был не страшен.

– Я терпеть не могу детей. Лучше я займусь мамой! – Эдисон сунул руку под трусы и резким рывком сорвал их.

– Ты хочешь сделать это здесь? – спросила она с коротким смешком.

– Здесь и немедленно! – заявил он.

– А твоя сторожевая собака, которую ты держишь в приемной без намордника? – сказала Ипполита, намекая на сеньориту Гранчини.

– Она обучена как следует. Она будет сторожить, чтобы нам никто не помешал, – успокоил Эдисон, хорошо зная свою секретаршу.

Синьорина Гранчини без разрешения не сунулась бы на порог, даже если бы здание было охвачено пламенем.

Эдисон с такой яростью навалился на нее, словно хотел не просто обладать Ипполитой, а изнасиловать ее, отомстив этим за неприятную новость. Она слабо постанывала, но не от боли, а от наслаждения – ей нравилась эта агрессивность тем, что смешивала радость и страх.

– Ты скотина, Эдисон, – простонала Ипполита со слезами на глазах. – Я объявляю тебе о такой драме, а ты…

– А ты?.. – прохрипел он. – А ты сама что делаешь?.. – И вдруг что-то случилось с ним.

Он как-то странно обмяк и всей своей тяжестью лег на нее. Лицо его было землистого цвета, глаза закатились.

Ипполита вскрикнула, встряхнула его, но Эдисон не реагировал на ее усилия.

Она испугалась, но не потеряла присутствия духа. Собрав все силы, Ипполита выскользнула из-под него и упала на ковер. Тут же вскочила, наклонилась над ним и попыталась привести его в чувство, тряся и похлопывая по щекам.

Эдисон тяжело дышал, каждый вздох давался ему с натугой. Еще больше перепугавшись, Ипполита собралась было открыть дверь и позвать на помощь, но вспомнила о синьорине Гранчини и передумала. Она вернулась к дивану, привела в порядок одежду Эдисона, застегнула ему брюки, ослабила узел на галстуке и расстегнула верхнюю пуговицу рубашки.

Эдисону было плохо, и она должна была что-то предпринять. Подняв трубку, Ипполита набрала номер дома Монтальдо. Время тянулось бесконечно, прежде чем там подошли к телефону. Наконец она услышала знакомый голос:

– Алло!

– Эмилиано! Слава богу! – быстро сказала она. – Сейчас же приходи сюда. Твоему отцу плохо.

– Куда?.. Где ему плохо?.. – ничего не понимая, спросил Эмилиано.

– В его кабинете! – крикнула она, прежде чем бросить трубку и вернуться к Эдисону, в то время как слезы отчаяния уже текли по ее лицу.

Глава 2

Был сверкающий теплый июньский день. В прозрачном воздухе стрелой носились ласточки.

Эмилиано вышел на террасу своей комнаты и посмотрел в сад, окружавший миланский дом семьи Монтальдо. Глаз радовало буйство красок. На темном фоне двух густых магнолий цвели клумбы индийских гвоздик, алой вербены и портулака ярчайших цветов… Из гущи миртовых кустов доносился радостный птичий щебет.

Цветы, которые Эстер любовно выращивала и холила, со временем сделались и страстью Эмилиано. Единственный среди всех детей Монтальдо, он унаследовал от матери эту любовь к цветам. Часами он мог слушать рассказы Эстер, которая перечисляла названия и происхождения различных сортов, объясняла, как следует их разводить, какие букеты можно из них составить.

Этот сад, пестрящий цветами и полный птичьего щебета, такой чувственно-сладостный и в то же время скрытый в таинственной тени, напоминал ему Ипполиту, из-за которой он потерял покой. Уже четыре года она держала его на привязи, не отдаляя от себя, но и не приближая. На людях она охотно бывала в его компании: на открытии выставки, на театральной премьере, в кино. Но большего он не мог от нее добиться.

– Ты единственный человек, с которым я чувствую себя спокойно, – объяснила она ему как-то раз. – Кроме того, ты очень много знаешь, и я постоянно учусь у тебя.

– Ничего удивительного в этом нет, – ответил Эмилиано. – Я провожу жизнь за книгами, на лекциях, в музеях.

– От скромности ты не умрешь, – иронически бросила она.

– Скромность – удел посредственности. А я знаю себе цену, – заявил Эмилиано твердо, хотя и слегка покраснел при этом.

– Тогда чего же ты так сердишься? – заметила Ипполита.

– Я сержусь потому, что не могу быть с тобой, не могу быть для тебя тем, кем хотел бы.

Ипполита ничего не ответила, потому что прекрасно знала, что он имел в виду. По сути, Эмилиано относился к тому типу мужчин, с которым стоило бы связать свою жизнь. Старший сын Монтальдо унаследовал красоту, характерную его роду, мужественную красоту, которая еще больше оттенялась последними чертами отрочества. У него был спокойный, убедительный голос и взгляд, способный завоевать любую девушку. Но Ипполита предпочитала иметь его только в качестве друга.

Как многие влюбленные, не пользующиеся взаимностью, Эмилиано оглядывался в поисках соперника, но не находил его. Злые языки, которые прежде приписывали Ипполите множество любовников, в последнее время молчали. Это подогревало надежды Эмилиано, хотя ему не было еще и девятнадцати лет, а ей шел уже двадцать шестой.