Она проснулась в темноте. Сквозь щели в жалюзи в комнату проникал серый свет занимающейся зари, рисуя полосы на голой стене. Это было сродни пробуждению в тюремной камере…
Она лежала неподвижно, дрожа всем телом, не в силах вырваться из плена сна. Прослужив в полиции десяток лет, Ева все еще видела сны!
Шесть часов назад она убила человека. У нее на глазах смерть остановила его взгляд. Такое случилось с ней не впервые, она знала, что ее потом замучают сны, и даже привыкла к этому. Но ребенок – вот кто не давал ей покоя. Ребенок, которого она не успела спасти. Ребенок, чьи крики перекликались во сне с ее собственными.
«Как много крови! – думала Ева, утирая обеими руками пот с лица. – Такая малютка – и столько крови!»
Нужно было поскорее избавиться от наваждения: согласно правилам управления ей предстояло начать день с проверки эмоционального состояния и психического равновесия. Всякий полицейский, применивший оружие с летальными последствиями, проходил такую проверку, прежде чем получал разрешение продолжить исполнение служебных обязанностей. Впрочем, Ева относилась к проверке как к пустой формальности: она не сомневалась, что выйдет сухой из воды, как это бывало прежде.
Она встала, зажгла свет и отправилась в ванную. Увидев свое отражение в зеркале, Ева невольно поморщилась. Распухшие от недосыпа глаза, мертвенная бледность, как у трупов ее собственного изготовления… Она потрясла головой, чтобы разогнать мрачные мысли, включила воду на полную катушку и встала под душ, подставив лицо ураганному ливню.
Не обращая внимания на густые клубы пара, она рассеянно намыливалась, проигрывая в памяти события минувшей ночи. На проверку следовало явиться к девяти. В ее распоряжении оставалось три часа, чтобы полностью разжать капкан сна и прийти в себя.
Проверка выявляла даже мелкие сомнения и пустяковые угрызения совести. Если обнаруживалось малейшее отклонение от нормы, испытуемому предстояло повторное, еще более интенсивное обследование. Ева не желала этого допускать и надеялась, что не допустит.
Накинув халат, она побрела в кухню, включила кофеварку и засунула в тостер хлеб. Из окна доносилось низкое гудение транспорта: одни спешили с утра пораньше на работу, другие только возвращались с работы домой. Ева подобрала себе квартиру несколько лет назад, польстившись именно на густой транспортный поток: ей всегда нравился шум, нравилась толчея большого города.
Зевая, она проводила взглядом трясущийся от дряхлости автобус, подобрала с пола у входной двери «Нью-Йорк таймс» и бегло просмотрела заголовки, дожидаясь, пока кофеин окажет взбадривающее действие на организм. Тостер в очередной раз сжег хлеб, но она все равно съела его.
Проклятая штуковина давно требовала замены.
В одной из статеек говорилось о массовом изъятии из продажи некоторых пород собак. Не успела она прореагировать на сообщение, как запищало устройство вызова. Ева переключилась на связь и услышала голос своего начальника.
– Лейтенант!
– Слушаю, сэр.
– Происшествие на углу Бродвея и Двадцать седьмой улицы, восемнадцатый этаж. Расследование поручается вам.
Ева приподняла бровь:
– Но я должна сначала пройти проверку. Летальный исход в двадцать два тридцать пять.
– Отменяется! – ответил майор без запинки. – Берите значок и оружие – и немедленно туда! Категория пять, лейтенант.
– Будет исполнено, сэр.
Отключив связь, Ева еще некоторое время смотрела на переговорное устройство. «Категория пять» означала прямой доклад начальнику, закрытое расследование, запрет на сотрудничество с прессой.
По сути дела, ей развязывали руки.
…На Бродвее, как всегда, было шумно и людно – бесконечное представление, привлекающее вое новых зрителей, а оттока не наблюдалось.
Тротуары и мостовые забиты до отказа, людям и машинам негде повернуться. Когда Ева была простым уличным копом, здесь рассталось с жизнью немало туристов, засмотревшихся на круглосуточное шоу и утративших бдительность.
Даже в этот ранний час вовсю работали стационарные и передвижные лотки, утолявшие аппетит бурлящих толп всевозможной снедью – от рисовой лапши до соевых сосисок. Ева до отказа вывернула руль, чтобы не врезаться в торговца с окутанной паром тележкой, и не обиделась, когда из пара высунулся выразительный средний палец.
Ева бросила машину на проезжей части – у тротуара не осталось ни одного свободного места, обогнула пошатывающегося субъекта, дыша ртом, чтобы не стошнило от запаха перегара, и задрала голову. С бетонного основания в небо рвалось пятьдесят этажей сверкающей стали.
Стоило Еве сделать два шага поперек тротуара – она тут же получила два непристойных предложения. Впрочем, удивляться было нечему: этот и четыре соседних бродвейских квартала любовно именовались «Шлюходромом».
– Лейтенант Даллас, – представилась Ева полицейскому в форме, дожидавшемуся у входа, и показала ему значок.
– Да, мэм.
Полицейский пропустил ее внутрь, запер дверь на электронный замок, чтобы в здание не проникли посторонние, и зашагал вместе с ней к лифтам.
– Восемнадцатый этаж, – приказал он, войдя следом за Евой в кабину.
– Докладывайте. – Ева включила диктофон.
