Черновик человека - [35]

Всем на потеху.

Вас все тут очень полюбили, и нам будет с вами жаль расставаться.

Как с клоуном.

Но, увы, мы теперь не можем себе позволить больше двух барменов.

Отпускает ее кивком головы, пожатием плеч, боится, наверно: только бы не устроила сцену, тут бар, а не цирк.

Ева глядит на нее полными слез глазами: ой, Света, уволили, да? Вот сволочи, это они сэкономить решили, чтобы только двоим платить, которые за троих работать будут. Я бы из солидарности с тобой уволилась, только у меня больше ничего нет в перспективе. Слушай, ну у тебя же еще одна работа есть, в кафе, так что, наверное, это не катастрофа, правда? А работать здесь все равно скучно и противно, ты уж точно лучшего заслуживаешь. Мне тебя здесь будет очень не хватать. Если тебе деньги нужны, я тебе с удовольствием в долг дам, на сколько хочешь.

Спасибо, Ева, спасибо, я уж как-нибудь, ничего, не трагедия.

Вот, у меня для тебя подарок есть, «Тайна», помнишь, я тебе про книжку рассказывала? Надо загадать, чего ты в жизни хочешь, и жить с верой в то, что это уже как будто случилось. Тогда твоя мечта совершенно точно станет реальностью. Просто верь, что у тебя уже есть другая работа, намного лучше этой, ты же такая умница.

Спасибо за книжку, Ева, я обязательно почитаю, да я и не грущу, ничего, как-нибудь проживем. Я так и думала, что меня уволят рано или поздно, я же вижу, что медленнее тебя работаю. Я старалась проворней, и старалась не мечтать, но все же у меня так хорошо не получается, как у вас. Меня всегда отовсюду выгоняют, я даже тебе рассказать не могу, откуда меня только не выгоняли, нигде я не подхожу, нигде я не хороша, и что во мне не так, я не знаю.

Света идет домой пешком, в темноте, мимо парка, широкие штаны задевают о куст, башмаки гремят, клоун ты, Света, клоун, с красным носом и белой мордой. В кустах спят бездомные, может, и я так буду спать когда-нибудь, на голову нахлобучу клоунский колпак, попонкой закроюсь. Бродяга проснулся и бьет сам себя по голове, мы, клоуны, всегда сами себя наказываем, бьем себя и падаем на потеху публике. Смотрите, как нам больно, ха-ха-ха, ой-ой-ой, какие мы глупые, какие несчастные, ха-ха-ха.

Парк мерцает в темноте, тощие пальмы чернеют, жакаранда и бугенвиллея покачиваются, призрачные павильоны глядят на нее гипсовой лепниной глаз. Рестораны пусты, оранжерея пуста, пруд с лотосами недвижен, фонтан не работает, кактусы и концентрические круги розовых кустов молчат. Иногда здесь устраиваются рождественские гуляния, помнишь, клоуненок, со сладостями, сувенирами, верблюдами… И у входа в парк выстраиваются люди в черном с черными же плакатами, на которых желтыми буквами написано: покайся, господь не одобряет этих празднеств, выгони торговцев из храма. Выгони шутов, выгони скоморохов! А толпа идет мимо, не обращая внимания, толпа жует сахарную вату, глазеет на толстого старика, наряженного Санта-Клаусом, нюхает круглый год цветущие розы.

Помнишь, клоуненок, как здесь показывали фильм с Рудольфом Валентино? Он брат твой, любимый всеми. Эрик рассказал. Когда умер Валентино, вертолеты разбрасывали на похоронах лепестки роз, и тысячи женщин, рыдая, шли за гробом под ливнем этих лепестков. Каждый год в день смерти на могиле собирались поклонницы: сначала сотни, потом десятки, потом единицы. А однажды, несколько десятков лет спустя, ни одна больше не пришла на могилу.

Ей было всего тринадцать лет. Буффонада продолжалась. Был веселый клоун, стал грустный клоун. Веселого выводили на сцену, грустный сидел дома. Веселого снимали для журналов, грустный не мог читать. Веселого любили, грустного забыли. Веселый жил, грустный медленно умирал.

Ба говорила: Света, а не написать ли тебе стихотворение, ну, скажем, на тему мира? Мира? – переспрашивала Света. Ну да, мира. Против гонки вооружений. Света думала, соглашалась, кивала, садилась с листом бумаги, набрасывала слова: детство, бомбы, осколки, журавлики, борьба. А за окном пахло кипарисом, море гудело, шелестя галькой, кто-то одинокий шел по пляжу с металлоискателем. В конце концов стихотворение получалось и нравилось ей (а кто-то невидимый смеялся над клоуненком), но так, как нравятся чужие стихи, не свои (а оно и было чужое, все твое было чужое, бедный скоморох). Ба, тебе нравится? Про мальчика, которого ранило бомбой, но он верит, что будет играть с друзьями? Да, Светочка, очень хорошо получилось, только лучше бы две последние строчки тоже были бы в рифму. Мам, а тебе нравится? Да, Света, неплохо, по-моему, можно целый цикл сделать. А ты не могла бы мне его прочесть, как со сцены читать будешь? Света, стой прямо, не горбись, не маши так сильно руками. Вот, молодец, да, это хорошо, громко, уверенно, да, Света, именно так, очень хорошо. Повтори еще раз: я выйду, выйду из дома, я буду играть с друзьями… Ну, давай еще раз. И еще раз. Громче. На тебя же все смотреть будут. А теперь представь себе, что перед кинокамерой читаешь. Подбородок повыше подними. Спину выпрями. И мимикой себе помогай, Света, что ты застыла, как статуя. Выражение должно быть, выражение. Помнишь, как на пластинке дядя Жора свои стихи читает? Вот и ты так должна. Громче, Света, отчетливее, радостнее, Света, с выражением, так, чтобы тебя везде слышали, читай, как Маяковский, Света, говори от лица масс, от лица детских масс, от лица детей со всего света, громче, Света, отчетливее, радостнее.