Черная шаль с красными цветами - [30]

— Эти шкурки, Яков Андреевич, только февральские. Сами посмотрите, все чисто, наилучшее…

— Даже и февральские, Федор Михайлович. Значит, всю весну и лето уже в сундуке отлеживались. Да и у меня лето-осень пролежат, сам посуди, куда я их сбуду до открытия зимней дороги? Рискую, сильно рискую. А убытков не люблю, грешен, не люблю убытков. Но если моя цена тебе не по сердцу — то я ведь силком не отбираю. Боже упаси. Держите дома, кто ж вас неволит? Но только, сам знаешь, пока они лежат, лучше не станут и не подорожают. Наоборот. Так что… сам думай.

Федя знал: поздно осенью, крайний срок — зимой — приедет чердынский купец Попов и возьмет шкурки много дороже. Да хоть бы и сам Яков Андреич — и он возьмет за полную цену. Нипочем они не определят, какого года шкурки, этого или еще того. И купец это понимает, как не понимать, не дурак же он. Но понимает, подлец, что Феде деньги нужны сейчас, позарез, иначе не тянулся бы в такую даль со шкурками в узелке… Сами Тулановы, конечно, обошлись бы до осени без этих денег, да ведь Илья тронется отсюда, из Кыръядина, в дальнюю Россию — как ему без копейки в пути?

— Ладно, согласен. Что положишь… — уныло молвил Федя.

— Ладно, оно и есть ладно, тебе ладно да и мне ладно, никому не накладно, — промурлыкал купец, не спеша забрал шкурки с прилавка, отнес куда-то в темный угол. А оттуда вернулся с маленьким железным ящичком. Маленьким же ключом на особой цепочке открыл щелкнувший замок, откинул крышку. Отсчитал деньги.

— Ты, Федор Михайлович, не думай чего худого, — благодушно попросил купец. — Был бы кто другой — я б ему и этого не дал. Зачем мне доброй волею лезть в убыток? А вас с отцом я уважаю, потому и оцениваю так высоко, как можно летом оценивать. Пять целковых с полтиною — не малые денежки. Вот они, бери и держи крепко. И пусть в ваши ловушки зверь-птица сами идут, да числом поболе. Пересчитай.

Федя деньги пересчитал. Пять целковых отделил и упрятал. А пятьдесят копеек зажал в кулаке и начал осматривать полки с товаром. Чего тут только не было! И конфеты всякие-разные, и пряники, и калачи. Да хорошо бы сестренке Агнии красивый платок либо шелковую ленту купить, то-то радости было бы у девчонки!

— Чего пожелаешь, Михалыч? — ласково спросил Яков Андреич. — На-ко вот, сегодня ты, по случаю праздника, можешь штоф русской водочки себе позволить. — Купец поставил перед Федей высокую бутылку и подмигнул.

— Не, спасибо, по мне она что есть, что нету ее, — отодвинул Федя бутылку.

— Не уважаешь водочку? — засмеялся купец.

— За что ее и уважать-то? — удивился Федя, который русские слова принимал такими, какие они есть, без второго смысла.

— Вольному воля, хозяин — барин, — Яков Андреич поставил бутылку обратно на полку.

Федя купил пять фунтов сахару и две пачки чаю. Это мать наказывала. Затем уже своей волей взял три фунта пряников, связку калачей, конфет по фунту, подушечек и круглых. Получилось — набрал на тридцать семь копеек, да еще и осталось.

Чего бы еще взять — Федя сразу решиться не мог, лучше попозже, потом, зайти, а сначала подумать. Копейки-то они копейки, а каким потом достаются…

Вышли из «магазина» и присели около амбара на какие-то порожние ящики. Сначала сгрызли по калачу, потом по прянику съели, а после позволили себе по одной подушечке и одному кругляшку.

— Вкусно, Гришуха? — спросил Федя, все еще расстроенный, что не удалось взять с купца настоящую цену за шкурки. — Может, еще?

— Не, не будем больше, — отказался Гриша. — А то разойдемся — не остановимся, домой не довезешь ничего.

— Ладно, потерпим, — согласился и Федя. — Надо еще другим оставить — Васию, Анне, Петру, Агнии, Гордею, — перечислил он всех родных и двоюродных и завязал гостинцы в узелок.

Теперь можно бы сходить туда, где народ давно собрался. Людей посмотреть, себя показать. Они пошли поглядеть гулянье. Пробились сквозь плотное окружение к гармонисту. Парни и девчата лихо отплясывали кадриль, кружась и цепляя друг дружку согнутыми в локтях руками. Вокруг гармониста плотным кольцом стояли зрители. По бокам сидели две девушки, поочередно ласково утирали пот с его лица — руки-то у музыканта заняты — часами гармоньи мехи растягивать легко ли…

Братья понаблюдали танцы и протиснулись обратно из круга. На соседней улице мальчишки играли в шары. Там же, в самом конце, молодые мужики резались в городки-рюхи. И куда ни подходил Федя, всюду испытывал он страстное желание поучаствовать, самому поиграть. Да и там, на лугу, очень хотелось ему потанцевать кадриль, он и танцевать умел не хуже здешних, нет, ничуть не хуже…

Но в танцах нужно иметь партнершу, а девушки у него здесь нету, да и вряд ли когда будет… В шары играть или в рюхи — опять же напарники нужны, один не сунешься, тем более — чужой, дальний. Но в одном месте мужики тянулись на скалках, кто кого перетянет. Тут каждый сам по себе, никакой команды не требуется. А почему бы силушкой не померяться, если она имеется? Зевак было много, и взрослые мужики, и молодые парни, и принаряженные бабы и девки, даже детишки-мелюзга. Тут болели за своих, за знакомых, подначивали, подзадоривали, смеялись. Один крепкий мужик с густыми усами уже троих перетянул на себя, — поднимет их на ноги и опять вопросительно нос задирает на окружающих: кто следующий насмелится против него сесть?