Через полюс — на экватор - [16]

— Виталий, зажги задние фары, — прошу я.

Стараюсь придерживать трактор так, чтобы труба глушителя совпадала с левой фарой. В открытое ветровое стекло метет снег, покрывая ноги и пол кабины слоем плотного, тяжелого снега. В кабине такая же температура воздуха, как и снаружи —35°. Сидеть неподвижно очень тяжело — замерзают ноги. Начинаешь стучать ногами по воздухофильтру, стоящему перед тобой, и делаешь несложную гимнастику.

Все реже и реже в наушниках раздается голос Павла Кононовича. Виталий, несмотря на пургу, приспособился придерживаться заданного курса, ориентируясь по направлению ветра.

— Павел Кононович, спойте что-нибудь для развлечения.

Сенько в ответ начинает насвистывать мотив песенки из кинофильма «Возраст любви», очень популярного в нашей экспедиции.

Трактора переваливаются в белесой мгле. Начинает темнеть. Задние фары переднего трактора видны еще хуже, по-видимому, пурга усиливается.

В моем тракторе что-то начинает глохнуть мотор, он не принимает обороты. Давление топлива совсем упало. Докладываю по телефону Комарову. Он пробирается сквозь ревущий снег и осматривает мотор. Причина простая — кончается горючее. Надо отцепить трактор, подъехать к грузовым саням, установить насос и перекачать в бак целую бочку горючего. Всюду набивается снег, работать трудно. Все измотались за сегодняшний день. Михаил Михайлович принимает решение остановиться — ночевать. 152-й километр.

Мокрые, продрогшие, влезаем в камбуз, где нас ждет горячий ужин. Никто из нас не подозревал, что началось, как мы говорили потом, «великое сидение».

Утром 12 апреля пурга бушевала еще сильнее. В 2–3 метрах ничего не видно. Между балками натянули веревки — леера. Ходить надо только по ним, иначе можно легко потеряться. На улицу стараемся выходить как можно реже. Ну и погода! Когда выходим, поражаемся переменам, которые происходят вокруг поезда. Сугробы к концу второго дня сровнялись с верхом грузовых саней. Кухню завалило так, что часа полтора пришлось откапывать вход в нее. Хорошо, что у нас телефонная связь. Утром позвонил Щекин, который ночует в кухне, и сонным голосом сказал:

— Если хотите сегодня завтракать, обедать и ужинать, то советую пораньше начать раскопки. Когда раскопаете, то разбудите.

Часа через два мы сидели в кухне.

Ветер немного изменил направление — сразу изменились и сугробы. Если утром, выходя из салона, приходилось на четвереньках перелезать через огромный надув перед дверью, то к вечеру этот сугроб исчез. Зато появился новый, на полпути между кухней и салоном.

Третий день ревет пурга. Это, пожалуй, самая сильная пурга, которую мы видели до сих пор в Антарктиде. Ветер до 24 метров в секунду с морозом 40°.

Ушедший еще утром дежурить на кухне Борис Втюрин звонил по телефону и просил его откопать. Взял лопату и вышел на улицу. Бешеный порыв ветра свалил меня с ног. Падаю и скольжу куда-то ногами вперед, но вот наконец я обретаю опору и встаю на ноги. Делаю попытку оглядеться и не вижу, где поезд. Во время падения я потерял ориентировку и только примерно представляю, что поезд должен быть где-то слева. Я успокаиваю себя: «Спокойно, главное — не двигаться с места». Я не мог далеко откатиться от домов, надо стоять и ждать, пока чуть ослабнет ветер. В пурге часто бывают небольшие окна, когда видимость становится немного больше. Если начать сейчас искать поезд, то можно еще дальше уйти от него, а тогда дело плохо. Проходит 10–20 минут, и действительно ветер немного спадает. До боли в глазах вглядываюсь туда, где должен быть поезд, но там все бело. Случайно поворачиваю голову направо и вижу салон-вагон в каких-то 6–8 метрах от себя. Снова ветер усиливается, но теперь я уже знаю, где поезд…

Начинаю откапывать дверь, но работа довольно неблагодарная. За то время, как выкинешь три лопаты снега, наносит две обратно. Переговариваемся с Борисом через трубу печурки, но вот наконец первая дверь откопана наполовину. Как все двери в наших домах, она открывается внутрь. Вваливаюсь в тамбур. Здесь тоже по колено снег. Выкидываю его на улицу и влезаю в кухню. Здесь тепло и уютно, на сковородке шипят котлеты. Пахнет кофе и еще каким-то кулинарным ароматом. Вознаграждаю себя парой котлет и чашкой кофе.

Полдела сделано, теперь надо взять все кастрюли, миски, ложки и тащить в салон-вагон. Было решено, что бессмысленно в такую пургу всем ходить в кухню, когда один дежурный может притащить все в салон. Так и делаем. Борис уходит вперед, неся кастрюлю супа. Чтобы дважды не ходить туда и обратно, я решаю забрать все сразу. Одиннадцать кружек я нанизываю на ремень и, как ожерелье, надеваю на шею. Вилки, ложки и ножи — в нагрудный карман. Десять мисок — за пазуху. Чайник с кофе — в левую руку. Кастрюли с котлетами в правую. Ну, кажется, все. Открываю дверь, становлюсь на стул и ставлю чайник и кастрюлю на крышу балка. Подтягиваюсь, вылезаю на край лаза, ведущего к двери кухни, и закрываю за собой дверь. Делаю шаг и лечу куда-то вниз. Между балками сравнительно тихо, ветер ревет наверху. С трудом выбираюсь. Вид у меня забавный — ожерелье из кружек вокруг шеи, гремящие миски и чайник, из которого валит пар. Единственной потерей оказалась крышка чайника. Наверное, ее подхватил ветер и унес к Мирному со скоростью 70–80 км в час.