Человек сидящий - [50]

Поэтому прокурор — всегда самый безопасный проверяющий для хозяина. Он и водки с ним тяпнет, и зэка отматюгает.

Судье тоже нет резона лезть в глубину. Обжалование взысканий в колонии для него процесс исключительно формальный. Соблюдена процедура? Да. Ну и забыли. Прокурор всегда ближе и нужней.

Есть и начальники колоний, и судьи, и прокуроры, которые понимают, что так нельзя. Они возмущаются. Они готовы принимать другие решения и менять систему. Только поздно — они сидят, и система ест их самих.

Храм

Храм в зоне стоит рядом со следственным изолятором, есть тут и такой, в нем бээсники со всей Свердловской области. Пока их дела расследуют, они сидят здесь, вывозят их лишь по запросам следователя и в суд. В следственном изоляторе люди готовятся стать спецконтингентом. Они в чистилище. Если они получают общий режим, остаются в этой же колонии. Их просто выводят из изолятора и ведут в карантин. Это самый короткий в стране этап — сто метров пешком по колонии, в которой потом сидеть годы.

В зарешеченные окна видно церковь. В приходском хозяйстве несколько зданий. Есть библиотека, где приходящий священник проводит занятия в воскресной школе. Делает он это по средам, потому как в зоне нет воскресенья. Здесь каждый день не отличается от другого. Тот, кто создавал этот мир, огороженный стенами и колючей проволокой от вселенной, был не Бог, он не устал на седьмой день трудов и не отдыхал.

С другой стороны храмовые постройки подпирает барак отряда 9/2. По слухам, когда-то это был обычный барак, но в него однажды попал крупный коммерсант, который сделал благое дело — построил на его месте новый, с меблированными комнатами. Уровень комфорта — придорожный мотель, что по меркам зоны полноценные пять звезд. Благом этот мотель стал и для самого коммерсанта: освободился он условно-досрочно без проволочек. Помог лично хозяин. Теперь в этом бараке держат тех, кто заслужил облегченные условия и готовится к беспроблемному покиданию колонии.

Так не задумывали, невозможно так задумать, но храм стоит между входящими в ад и близкими к выходу из него.

Служками в храме приписаны несколько зэков, исключительно примерного поведения. Все они числятся дневальными. Есть и старший дневальный. Так его в зоне и зовут — завхоз храма.

Сейчас на этом месте бывший опер госбезопасности. Старой школы, еще КГБ. Приговор у него за мошенничество. На пенсии у него появился бизнес, теперь бизнеса нет, все ушло бывшим партнерам. Он до сих пор не понимает как и даже пытается им звонить. Но не для того он в тюрьме, чтобы мог дозвониться бывшим партнерам по бизнесу.

Андрей Андреевич смотрит как бы сквозь собеседника и редко улыбается. Улыбка кривая, но это не от злого нрава, а от боли, что мучает его всегда. Его донимают колени и голеностопы, это какая-то болезнь, о которой он не любит говорить, но даже стоять он может, только опершись на костыли. Обычные обезболивающие ему не помогают, а других здесь не положено.

Подружились мы, когда его назначили в храм. Я, увидев его, пошутил, что наконец-то у священника будет правильный помощник — опер КГБ.

— Заходи, прокурор, дела оперативные проверять должен кто-то, — улыбнулся он.

Тогда я и увидел впервые эту кривую от боли улыбку.

Вечером, после ужина, посещать храм разрешается. Я стал заходить. Андреич старше, но разницы мы не чувствуем.

Священник приходит не каждый день. Окормлять тюремный приход, это так называется, каждый день сложно. Когда его нет, вечерние молитвы — правила — читают служки из зэков.

— Послушаем твоих стажеров, товарищ старший оперуполномоченный, — говорю я Андрею.

— Послушаем, товарищ прокурор, — усмехается он и садится на скамью у иконы Николая Угодника.

Ему разрешено сидеть во время отправления обрядов. Но иногда он стоит и внимательно слушает вечерние правила или службу, а бывает, и стоит всю воскресную литургию. Тогда видно, как ему тяжело, но он стоит. Он смотрит куда-то сквозь иконостас и даже сквозь алтарь, куда-то в Волгоград, где от него ушла жена, оставив его ни с чем, туда, где у него было все, чтобы жить, а теперь нет ничего даже для того, чтобы умереть. Но ему некуда больше смотреть и некуда больше ехать.

В церковь приходят работяги, и это — честные прихожане. Они заходят после смены, куда их выводят в семь утра и откуда приводят к вечеру. Не задерживаются, сил нет стоять долго, надо еще успеть выпить чаю и умыться. Они подходят к иконе Божьей Матери с Младенцем, чаще всего к ней, зажигают тоненькую свечку, держат ее, укрывая от сквозняка, воск плавится и падает каплями на серую кожу ладоней, но они не чувствуют и шепчут что-то, и это не молитвы. Они говорят с женами, матерями и детьми.

Потом они ставят свечи, топчутся недолго и уходят. Молитв они не знают, но это и не надо, если есть Бог, их Он должен слышать.

Есть истовые, которые стоят все службы от начала и до конца. Ходят они в церковь каждый день. Крестятся размашисто, шепчут слова псалмов и канонов вслед за чтецами, без нужды встают на колени. Пол уложен плиткой, она темная в мелкую светлую крапинку, и оттого пол похож на звездное небо, если на него смотреть долго. Молящиеся на коленях прикладывают лбы к небу, но оно холодное. Это зона. Все, кого ты здесь просишь о чем-то, — холодны.