Человек сидящий - [51]

— Устанавливают контакт, — говорю я Андреичу.

— С кем? — не понимает он.

— С Самим.

— Не богохульствуй, — журит он меня.

Ходят сюда те, у кого скоро суды по условно-досрочному освобождению. Они стоят подолгу, смотрят, как горят их свечи, поправляют, если те вдруг сгибаются от жара соседних огней. Они ждут знака, они пошли бы к колдуну вуду, будь здесь его хижина, и мазали бы медом фигурку судьи. Знака не бывает никогда, и после суда они не заходят больше. Если их выпускают, то потому, что забывают. Если нет — потому, что не сработало.

— Как в спортзале в марте, — шучу я, — заходят подкачаться к курортному сезону по-быстрому.

Андреичу нравятся мои шутки, но он считает себя верующим и хмурится. А я считаю его добрым, потому стараюсь шутить реже.

— Ты хотя бы улыбайся, когда шутишь, — говорит он.

— Я улыбаюсь.

— Тогда с улыбкой улыбайся, не разберешь тебя, прокурор, — ворчит он.

Он удивляется, когда я говорю, что помогал строить церковь на родине незадолго до ареста.

— Это хорошо, — говорит он, — не подумал бы. Помогает семье сейчас батюшка?

— Помогает, — говорю, — только не батюшка, а муфтий.

Андрей удивлен.

Я рассказываю, что помогает моей семье сейчас только мусульманский священник, знаком я с которым шапочно, больше знает он мою жену, которая была преподавателем теории государства и права в университете и приглашала его на лекции. Он встретил ее случайно после моего приговора. Теперь у нее и моих дочерей есть к кому обратиться, когда нужна мужская помощь, и есть к кому съездить в гости, — жена и дочь муфтия всегда рады.

Андрей Андреевич знает, что такое, когда внезапно не к кому сходить в гости и никто не говорит с тобой. Поэтому он молчит.

Мы часто молчим. И это хорошо — те недолгие моменты, когда мы можем поговорить, тянутся. От этого цена слов растет, и мы понимаем без них, недоговаривая и улыбаясь.

Андреич — криво, а я — без улыбки.

Художник

— Лучший художник на лагере — Серега, отвечаю, — уверенно сказал Гарик, а ему можно было верить.

Гарик сидел давно, был завхозом отряда этажом ниже в нашем же бараке.

Авторитетный сосед.

— Нарды тебе покажу, парни сделали, а он разрисовал.

Мы сидели у него в каптерке, мне иногда можно было к нему заходить; вопросы хозяйственные, если живешь в одном старом, косо выстроенном здании, решать надо вместе.

Я взял со стола большую кружку с чаем, маленьких Гарик не понимал. Положил в рот конфету, они у него в деревянной конфетнице: элемент уюта.

Когда питаешься три раза в день по причудливо составленному расписанию, к примеру в 6:40, 14:30 и 18:00, нельзя не ценить сладкое. Сигареты и конфеты — спасение. Я не курю, но Гарику принес пачку хороших сигарет, это «братский подгон», он поддерживает меня, я иногда советуюсь с ним, советы важны, зона — это совокупность мелкого опыта, и любой шаг, если он не продуман или в неизвестность, может изменить все и сразу.

Сегодня я заглянул к нему поговорить об утеплении стен барака к зиме, люди мерзли. Заодно и спросил, кому можно заказать небольшую картину, которую я задумал повесить на стену своего вновь отремонтированного кубрика. Вообще, людей, что немудряще рисовали, хватало, но грех не задать такой вопрос старому каторжанину за чаем.

— Вот, смотри. — Гарик достал с полки на стене нарды и положил на стол.

Зэковские, только здесь делают такие. Огромный короб, в причудливой избыточной резьбе, с узорами, не несущими никакого смысла, кроме одного — на эту работу потрачено время, которое приблизило мастера к дому.

— Красиво, — сказал я.

— Погоди, — ответил Гарик, раскрыл нарды и стал смотреть на меня.

Я должен был восхититься, иных вариантов не предполагалось.

Увиденное, безусловно, впечатлило. На одной стороне доски была женщина. На другой, впрочем, тоже. Художник задумывал их молодыми. Этот замысел выдавали контуры тел. Но что-то мешало поверить.

Приглядевшись, я понял, что женщина нарисована одна. Слева — спереди, чуть анфас, а справа сзади. Ягодицы, грудь и губы — все, что просил бы любой, кто заказывает такие нарды, имелись. Более того, они удались. Купальник на женщину художником был надет, небольшой, но вполне прикрывающий интимное, это важно, иначе нарды не пережили бы ни одного шмона и были бы изъяты, как содержащие порнографические изображения, после чего уничтожены по акту и подарены прокурору. Или другому проверяющему. Но купальник присутствовал, и нарды хранились у Гарика вполне официально.

Глаза, они мешали поверить художнику. Это были пустые глаза зэка, которому отказали в УДО и сидеть ему еще три года, а совсем не озорные глаза молодой женщины. Но Гарику нравилось. Он заказывал роспись нард не ради глаз, а то, что просил, имелось в наличии.

— Хороший художник, — сказал я.

— Плохого не посоветую, братан. — Гарик был доволен.

Я допил чай и ушел.

Серега числился именно в моем отряде. Судили его за мошенничество, у него было интеллигентное лицо и манера вежливо, с паузами говорить.

Рисунок на нардах внушал сомнения, но незачем было огорчать Гарика, который обязательно бы спросил, заказал ли я картину Сереге. Да и хотел я немногого — всего лишь три китайских иероглифа, увиденные в какой-то книге; я не знал даже, что они означают, но они явно не несли негативного смысла. Красные, на желтом фоне, они подходили для моей стены. Тоже элемент уюта, как конфетница Гарика, и мне он был нужен.