Человек рождается дважды. Книга 3 - [16]

— В мастерские дадим женщин, — говорил Агаев. — Предупреждаю, что расстановку рабочих на предприятиях буду проверять лично. За излишества… — он задумался и швырнул окурок в урну. — За излишества буду снимать по своему выбору.

Матвеева сдавила локоть Юрия.

— Доктор, перестаньте шушукаться, — Агаев погрозил пальцем. — Знаю я вас. Сегодня же выписать всех выздоравливающих и отправить на горные работы. Знайте, приеду и лично обследую ваших больных.

Матвеева покраснела.

— Приезжайте, но состояние здоровья больных имеет право определять только специалист.

— Если потребуется, разберусь не хуже врача! — Агаев погладил толстый справочник. — А о правах? О правах не беспокойтесь, — Он многозначительно кашлЯнул.

— Если не удастся некоторых отстоять, передам тебе в мастерские. Легче будет их сохранить, — шепнула Нина Ивановна Колосову.

— Кто такие? — спросил он чуть слышно.

— Хорошие! Сегодня же переложу их формуляры. Если спросят, подтвердишь, что твои. Хорошо?

— Ладно!

После совещания Колосов подошёл к начальнику управления.

— Андрей Михайлович, зимой дизеля встанут. До подстанции прииска «Большевик» тринадцать километров. По проекту линия электропередачи до Сусумана/ всё равно пройдёт мимо. Разрешите вести подготовку к Её строительству.

— Бросьте мне фантазировать. До Аркагалы строили всем управлением. Где вам! Нет проводов, леса для опор. О Западе не пекись, пусть они делают, а мы подключимся, — усмехнулся. — А Если у вас лишняя рабочая сила…

— Андрей Михайлович! Я просто отдаю себе отчёт, какова будет судьба мастерских и посёлка зимой без электричества.

— Я тоже отдаю себе отчёт, — перебил Его недовольно Агаев и взял телефонную трубку.

Юрий повернулся и ушёл.

У литейной Шайхула дробил чугунные чушки для шихты.

— Ну, как у тебя? — рассеянно спросил Юрий.

Шайхула отбросил кувалду и поглядел на свои заскорузлые руки.

— Плохо, сердитый я. К начальнику ходил, на фронт просился. А он мне: «Сиди, дурак, живым останешься». Десять лет отмантулил, остался год. Не на волю, на войну хочу. Может, мне вот так надо! — Он резанул пальцем по шее. — Может, настоящим солдатом буду. Выходит, дурак-то не я.

— Вагранка искрит, завалку просит, — показал Юрий на искроуловитель.

Шайхула пробубнил что-то под нос и ушёл.

В сквере у конторы толпились женщины. Одни были в лагерной одежде, другие в шерстяных кофточках, жакетах и модных платьях. Мимо конторы то и дело пробегали парни.

— У… глазки.

— У меня не только глазки и всё другое Есть! — бойко ответила со скамейки бледная молодая девушка в кепке.

— Ну и девка!

— Не девка, а женщина! Иди, иди, чего вылупился! и громко запела — «Цыпленок жарёный, цыплёнок пареный, цыплёнок тоже хочет жить!»

— Ты напрасно задираешься с парнями, Марина. Может, Ещё нормочку помогут вытянуть, да и вообще… — проговорила вторая. — Не будь дурой, учись.

— Да я сама кого хочешь научу. Повидала кое-что, — задиристо ответила Марина и засмеялась — «Много любила, много страдала…»

— Тш-шш! Начальство, — предупредил кто-то.

— Ну и пусть! — крикнула девушка и поправила кепку. — Начальничек, принимай! Вон сколько невест. Хватит женихов-то?

Юрий не ответил и прошёл в кабинет. Начальники цехов уже собрались и держали на коленях тетрадки, блокноты. У двери стояла стройная красивая женщина с высокой причёской. Она сощурила зеленоватые глаза и, доложив, что она староста женского лагеря Алла Васильевна Левченко, принялась бесцеремонно разглядывать Колосова. Юрий нахмурился:

— Распределение этапа надо закончить сегодня, завтра прибудет столько же. — Он кивнул старосте. — Впускайте!

Вошла пожилая женщина с измождённым лицом.

— Статья?

— Да уж и не знаю, чего там написали. За мужа я. По тридцать седьмому году.

— На заводах работали?

— Откуда? На воле хозяйничала по дому. А в лагерях — всё время в лесу.

— Машинистом на молот пойдёте? Научим.

— Куда прикажут. Разве наше дело выбирать?

— Бурдов, возьмёшь? — спросил Колосов молодого мастера кузницы.

— Годится, — парень записал фамилию.

Женщины проходили, одна за другой-пожилые, средних лет и совсем Ещё молодые. Тут были и воровки, убийцы, дезертировавшие с фронта медсёстры, были осуждённые за прогулы по законам военного времени и другие преступления.

Староста выкрикнула фамилию Лавровой.

Вошла молодая девушка в брезентовой куртке, таких же штанах, вымазанных смолой, в огромных солдатских ботинках и глубоко натянутой на голову кепке. Только по ней и узнал Юрий ту разбитную девушку, что пела на скамейке. В этом костюме она казалась жалкой. Она первая была одета так небрежно.

— Заключённая Лаврова Марина! — звонко проговорила она.

Лицо у неё миловидное, бледное. Под козырьком кепки светятся насторожённые карие глаза, а над ними тонкие чёрные брови. Пухлые губы таят что-то насмешливое.

— Где бы в мастерских вы хотели работать? — спросил Юрий.

— Всё равно. Когда-то работала на дальневосточном побережье в леспромхозе фрезеровщицей, — безразлично ответила она.

— Сколько лет работали на станке?

— Ле-е-ет? — засмеялась она, — Да что вы? Два месяца, пока не выгнали.

— К станку подойти сумеете, и хорошо. Мы вас тут всему обучим! — пошутил Юрий.

— Всему? — повторила Лаврова насмешливо. — Не вы ли собираетесь меня обучать?