Чаткальский тигр - [149]

Файзулла Ахмедович, несмотря на возраст и недавно перенесенный инфаркт, выглядел молодцом. Высокий и статный, в строго пригнанном сером костюме, не по годам живой и веселый, он сразу был приметен среди гостей. Выбравшись из-за стола, он поздравил Гулгун с рождением первенца. Она справилась, как он чувствует себя после болезни, — он лишь отмахнулся, — пожелала никогда больше не хворать. Как бы между прочим спросила, почему не приехала Мархамат-ая.

— Эх, дочка, — вздохнул Файзулла Ахмедович, погрустнев. — Мархаматхон теперь не до увеселений… Поехала с нашей старшей туда… в те края… Обещали перед праздником разрешить свидание с сыном… Не близкий свет, но что поделаешь, мать… На край земли готова мчаться, чтоб повидать… — И тут же улыбнулся, стряхнув с себя печаль: — Давайте сегодня говорить о хороших людях и обо всем хорошем, — а глаза у самого оставались грустными, темные тени под ними выдавали усталость.

Подошла Таманно. Гулгун с ней сердечно обнялась. Разговорились. Таманно говорила обо всем, ничего не тая, — ведь Мархаматхон-ая, да и все они, очень любили Гулгун, считали ее своей, родной. И если б не Хайрушка, братец ее… Как мутит воду упавший в родник булыжник, так и он испортил их дружбу. Что там говорить — и отца до инфаркта он довел! А с матерью что творится с тех пор! Места себе не находит. По ночам ходит из комнаты в комнату как помешанная. Ездит куда-то, о чем-то кого-то просит, хлопочет — надеется хоть чем-то облегчить участь сына. Между матерью и отцом то и дело возникают ссоры. Она сетует, что он пальца о палец не ударяет, чтоб помочь сыну, ведет себя будто чужой.

Отец, конечно, тоже переживает. Но виду не подает. Старается веселым казаться. А когда сердит, то говорит: «По заслугам получил, стервец!.. Может, оттуда человеком выйдет…» Кто знает, может и оправдаются его надежды…

На второй день после получения письма от Хайрушки Мархамат-ая поехала к нему. Две корзины прихватила, битком набив их сладостями, казы, чесноком, сигаретами, цейлонским чаем. Добилась-таки свидания. А сама чуть не слегла.

Увидела сына, похудевшего, осунувшегося, с обритой головой, и расплакалась. От волнения и слова выговорить не может. И он молчит, лишь гостинцы уминает. Только и сказал: «Ничего, мама, не горюй… Сколько темных ночей в неделе, столько и светлых дней… Отбуду срок, а там жить начну иначе…»

«Кто знает, может, и исправится», — повторила Таманно, вздохнув, и с грустью подумала о матери, которая в эту минуту, в то время, как они тут веселятся, может, ходит вокруг тюрьмы, в одну дверь стучится, в другую, к воротам подходит, в щели заглядывает — сына увидеть хочет. А там ведь не санаторий, чтоб так часто дозволяли видеться…

Амир Равнак с Караджаном сидели за хонтахтой, беседовали и пили чай с изюмом, орехами. Поэт подробно выспрашивал обо всем: как работается Караджану на новом месте, как его встретили там, где нынче живет. И не скрывал, что рад-радехонек встрече с человеком, с которого писал главного героя своей поэмы. Встретил в такой день…

Караджан спросил: по-прежнему ли домулло полон сил и оптимизма?

Оптимизма, конечно, не убыло. Но какие могут быть силы в преклонном возрасте? В последнее время Амир Равнак, похоже, выдыхается. Заметно ослаб. Казалось бы, все есть теперь: окружен вниманием друзей и почитателей, книги издаются и переиздаются, дела, как никогда, пошли на лад, а вот сердце… Самый близкий друг, на которого более всего полагался в жизни, его сердце, — порой подводит. Иногда так колет, что он теряет сознание. Несколько раз ему делали кардиограмму, кололи — кажется, полегчало. Врачи советуют полеживать дома и не волноваться. Но может ли он следовать этим советам, если до сей поры не закончил поэму о строителях Чарвака? Пишет. А можно ли не волноваться, если пишет поэму?.. И пишет-то ведь в основном не в Доме творчества, а где придется. Порой — в гостях, за накрытым дастарханом, а порой — лежа в постели с компрессом на сердце.

— Правду говорят: когда брадобрей достигает наивысшего мастерства, у него начинают трястись руки, — с грустной улыбкой сказал Амир Равнак. Но тут же расправил плечи и поднял выше голову. И в эту минуту он опять казался бодрым, как в былые времена, и крепким, как старый платан.

Как только Файзулла Ахмедович передал ему по телефону приглашение на той, Амир Равнак тотчас согласился ехать. Хотя всего за несколько минут до этого дважды выпил сердечных капель. Мог ли он отказать себе в удовольствии увидеть Караджана Мингбаева, Гулгун и Милтикбая-ака в такой день! Ведь сегодня в доме этих людей праздник. Настоящий той!.. Той радости.

Вон как весел хозяин. Давно он не носил такой отрады в сердце. Со всеми старается словцом перекинуться. Тем, кто в хлопотах, дает поручения. Чтобы гости не заскучали, шутит с каждым, рассказывает забавные истории. Телевизор велел вынести во двор — чтоб молодежь не сидела в душной комнате. Показывали «фигурное катание». Милтикбай-ака постоял минуту перед телевизором, восхищенно щелкая языком, дивясь тому, как это можно на льду выделывать такие крендели. Потом подошел к Кандил-буви, сел рядом, отставив костыль: