Чаткальский тигр - [147]

Справа, внизу под обрывом, в тесном каменном ложе ворочается, пенясь, Чирчик. И он в труде, и он неутомим, как люди.

От рабочего городка боковой ветер доносит музыку, транслируемую по радио. Даже в воздухе чувствуется преддверие праздника.

Безмолвствовавшая веками долина в межгорье Чаткальского кряжа полна людей, грохота, движения. Эти люди, потные и чумазые, в запыленных спецовках — друзья Караджана. Его соратники. Вон сколько здесь ими наворочено и проделано! Сейчас они в едином порыве объединили усилия — плечо к плечу, рука к руке, — хотят во что бы то ни стало закончить стройку к великой дате. К празднику Октября. «А я столько жил в стороне. И сейчас сижу-посиживаю себе в машине!..» — ожгла Караджана мысль. Ему захотелось выскочить из душной кабины, схватить лопату, или кирку, или держак электросварки — что попадется под руку, смешаться с рабочими и трудиться без передыха, до пота, до той счастливой минуты, когда последний камешек будет положен на место, последняя пригоршня бетона будет вмазана в монолит плотины. И не будь рядом Гулгун и примолкшего, утомленного дорогой Бохадирджана, он бы наверняка так и поступил…

Как бы прочтя его мысли, Гулгун положила поверх его руки свою теплую ладонь, и он увидел в ее взгляде восхищение. Он научился без слов понимать ее. На этот раз она сказала: «Ведь ты и твои друзья все это создали!..» И он кивнул в ответ, улыбнулся.

Действительно, почему же он считает, что жил в стороне от этих мест?! Разве Чартак — сторона? Ничего подобного! Чартак и Чарвак — две щеки одного края. Они не могут обойтись друг без друга. Потому и имена их схожи. Обычно так называют близнецов, похожих как две капли воды. Караджан улыбнулся, подумав о том, что Амир Равнак уж наверняка но преминет воспользоваться рифмующимися именами Чартака и Чарвака, использует в своей поэме. Обрадуется, едва они придут на ум, как радуется строитель, когда под руку подворачивается камень, что впритык ложится на место.

Милтикбай-ака знал, что Караджан приглашен на митинг. И был почти уверен, что зять приедет с женой, с сыном и что сначала они непременно заедут к нему. Ведь старый аксакал еще и внука не видел, и подарка за смотрины не преподносил. Уж на этот раз молодые должны привезти внука. Во дворе он привязал золотисто-пегого жеребенка со звездочкой на лбу — подарок, достойный настоящего джигита. Наездник будет расти — и жеребенок вместе с ним. Внук станет джигитом, а жеребенок — резвым конем.

Вся улица побрызгана водой — сразу видно, что в этом конце кишлака готовятся к тою. Все знают, что той предстоит в доме у Милтикбая-ака. Он заранее оповестил односельчан: дескать, пятого или шестого ко мне приедут дети из Намангана — всех прошу в этот день ко мне… А в сарае давно блеют два откормленных барашка.

Почти неделю Милтикбай-ака что ни день созывал к себе сверстников, чтоб совет держать. Угощал, поил душистым зеленым чаем. Но это был еще не той. Той — впереди. И кому нынче праздновать и веселиться, как не ему, пожилому человеку о двух костылях, бывшему фронтовику, хлебнувшему за свою жизнь изрядно лиха, а нынче узнавшему, что такое настоящее счастье — ведь у него внук родился. Внук! А зятя орденом Ленина наградили! Так кому же, скажите, той играть, как не ему, Милтикбаю! «Пусть мы с вами сейчас не у дел — кто-то на костылях, у кого-то с печенью нелады, у кого-то барахлит в груди мотор. Но кто, как не мы, тридцать лет назад сберег страну? Это мы положили первый камень в фундамент огромных сооружений, теперь удивляющих нас же. И не только нас — весь мир! И мы в свое время получали ордена! — рассуждал Милтикбай-ака среди сверстников, разгорячась, покраснев от возбуждения. — И как не радоваться, если дети наши не хуже нас! Нет, друзья, с нас причитается той! И не какой-нибудь, а настоящий джамшидов пир! Коль я сказал, — значит, так и будет. Тигр не отступится от тропы своей, мужчина — от слов!..» Сверстники сидели задумавшись, не перебивали. Слушали. Потом осторожно предостерегали: «Непросто это будет…»

«А пять миллионов тонн хлопка вот этими руками дать стране — просто? Дали же! Мы хозяева своих слов, это у нас — в крови!» — с чувством говорил Милтикбай-ака. И никто не возражал. Потому что справедливы были слова его. А справедливым словам разве возразишь? Они красят того, кто их произносит.

У въезда в кишлак машина замедлила ход; шурша галькой, сворачивая вправо-влево, проследовала по улочкам Сиджака, то полого спускающимся вниз, то взбегающим в гору, и остановилась у калитки Милтикбая-ака. Неподалеку мальчишки играли в орехи. При виде такси вся их шумная ватага ринулась к дому Милтикбая-ака; застревая в калитке, втиснулась во двор. Каждому хотелось первым сообщить радостную весть и получить суюнчи.

Старики, сидевшие в чайхане и который день уже глядевшие в ожидании на дорогу, тоже степенно поднялись с сури, застланного паласом, и направились сюда же — поздравить доброго джигита с наградой, а хозяев — с прибытием детей.

Милтикбай-ака, хотя и ожидал гостей с часу на час, едва ребятишки ворвались с криками во двор — растерялся. Пока опомнился и провозился с костылем да палкой, Санобархон, опередив его, уже вышла из дому с большим медным подносом и сыпанула из него в толпу детворы кучу монет. Замелькали на солнце кругляши, зазвенели, падая на землю. Ребятня с криком, смехом кинулась подбирать. А она заспешила навстречу детям своим, уже ступившим во двор, обняла зятя с внуком и дочку. А тут и Милтикбай-ака поспел. Отбросил палку, обхватил сильной рукой зятя, потом дочку, прижал к груди и поцеловал, как в детстве, в щеку. Обернулся и крикнул в сторону сарая: