Час ведьмы - [62]

— Мэри!

Она подняла взгляд. Ее окликнул Халл.

— Еще мадеры? — спросил он, наклонившись над столом.

— Может, через несколько минут, — сказала она. Мэри видела, как ее отец ласково похлопал мать по правой руке, и она невольно подумала о недавно сломанных костях в своей левой.

Следующие полчаса Мэри и ее мать почти не разговаривали. Халл и Джеймс иногда обменивались догадками насчет того, что происходит сейчас за закрытыми дверями ратуши, но это были всего лишь гипотезы. К тому времени посланник уже добрался до мельницы ее мужа, и теперь тот был в пути к центру. Мэри аккуратно сняла левую перчатку и осмотрела руку. Опухоль заметно спала, и раны заживали, но порой еще наступали моменты, когда вся ее валериана не смогла бы снять боль. Мэри проследила взглядом за пауком, пробежавшим по столу рядом с бутылкой. Попросила нотариуса снова наполнить кружку и сделала большой глоток, осушив ее в надежде смочить пересохший от жажды язык и заглушить ощутимую пульсацию в руке. Она надеялась, что это поможет ей успокоить нервы. Ей было тревожно, оттого что она до сих пор не знает, где будет спать сегодня ночью.

— Сильно болит? — спросила ее мать.

— Нет, — ответила она. — Я в порядке.

— Мэри, — сказал отец серьезным тоном, — что бы ни случилось, помни: Господу известно, что для нас лучше, и твоя жизнь в его руках. Не беспокойся: у тебя хороший нотариус.

Он покровительственно улыбнулся Халлу, и тот скромно пожал плечами.

Мэри постаралась не искать в словах отца скрытый смысл. Но они все равно казались ей дурным предзнаменованием. Она вспомнила, сколько раз за последние несколько недель чувствовала, что от нее что-то скрывают, — и все это ради…

Ради чего? Чтобы защитить ее?

Однако если она вернется к Томасу Дирфилду, это никак ее не защитит, если только ей не угрожают беды похуже его обычных жестоких выходок. Она поставила кружку на стол рядом с чернильницей и снова провела пальцами правой руки по ранам на тыльной стороне левой, думая о вилках, в том числе о той, которой Томас воспользовался в качестве оружия. Она вспомнила и о пестике.

— Мэри, ты с нами? — спросил отец.

Она наблюдала за тем, как сильный ветер с гавани гонит алые листья по мостовой, и поразилась их красоте. Даже высохшие и мертвые, они были прекрасны. Творение Господа. Мир Господа.

— Да, — ответила она.

Мужчины еще немного поговорили, ее мать молчала, хоть и не отрывала от нее встревоженного взгляда. А затем они вдруг увидели в окне мальчика лет четырнадцати, ученика одного из магистратов, бегущего к конторе. Не успел он постучать в дверь, как Халл хлопнул в ладоши и сказал:

— Пора. Они вынесли вердикт. Давайте вернемся.

Они были непроницаемы. Лица мужчин за балюстрадой. Был ли у Калеба Адамса самодовольный вид, рад ли он, что правосудие восторжествовало и брак сохранен? Мэри не могла понять. Злился ли Ричард Уайлдер, оттого что дочь его друга Джеймса Бердена отправляют обратно к чудовищу, или мог вздохнуть спокойно, потому что ее прошение удовлетворено и она сможет начать жизнь заново? По его взгляду ничего нельзя было прочитать. Дэниел Уинслоу как будто с головой ушел в лежавшие перед ним бумаги. Губернатор Эндикотт выглядел только утомленным. Когда ни один из магистратов не встретился с ней взглядом, Мэри почувствовала, что дрожит от напряжения.

А напротив нее стоял Томас. Он улыбнулся ей, но улыбкой насмешливой и злой. Она испугалась, что он что-то знает. Рядом с ним, заложив руки за спину и едва заметно перекатываясь с носков на пятки, стоял Филип Бристол. Мэри знала, что адвокат ниже ее мужа, но только сейчас поняла, насколько: Томас был выше того на целую голову.

Мэри услышала, как губернатор говорит приставу:

— Я вижу, что все вернулись. Давайте начнем.

Пристав ударил жезлом по полу, и все разговоры в ратуше смолкли.

— Ричард, вам предоставляется право огласить вердикт, — объявил Эндикотт, и на мгновение Мэри ощутила прилив уверенности. Мысль о том, что ее приговор озвучит именно Уайлдер, может быть знаком, что Господь улыбается ей и дарует спасение.

— Каждый раз, когда мы взвешиваем прошения столь значительные, я не могу не задать себе один вопрос, — начал Уайлдер. — Если бы сейчас я умирал, за какие поступки в этой жизни мне не было бы стыдно? Что бы я лелеял в своей памяти и за что мне пришлось бы ответить перед нашим Господом Богом и Спасителем? Суд, подобный нашему, — сосуд самый что ни на есть несовершенный, и наши суждения несут в себе яркий отпечаток наших слабостей и грехов. Мы не обладаем ни мудростью, ни величием нашего Творца. В сердце своем мы знаем, как каждый день — каждый день! — сотнями способов оскорбляем его.

Мэри ощущала боль в пояснице от долгого пребывания на ногах и подумала о матери и об отце, которые намного старше нее, но и вчера, и сегодня — все это время — они находились рядом с ней.

— Мы всего лишь крысы, таящиеся по углам. Однако мы делаем все, что можем, потому что таков наш долг. Несколько мыслей.

Он сурово посмотрел на ее отца.

— Джеймс, прошение вашей дочери никак не связано с вашей деятельностью. Нет закона, запрещающего ввозить трезубые вилки. Но вполне ожидаемо, что ваша самонадеянность до добра не доведет. Мы надеемся, что больше в этой ратуше мы никогда не услышим о трезубых вилках.