Час ведьмы - [64]

Книга ведьмы

20

Мэри Дирфилд, вы обвиняетесь в колдовстве. Есть множество свидетельств, подкрепляющих данное обвинение. Скажите нам прямо, чтобы мы понимали, из чего следует исходить: хотите ли вы признаться в том, что пали жертвой искушений Дьявола и заключили договор с Нечистым?

Обвинение, зачитанное губернатором Джоном Эндикоттом, из архивных записей губернаторского совета, Бостон, Массачусетс, 1663, том I

Кэтрин приготовила ужин на троих: тыквенное пюре и моллюски, которые Томас в то утро наказал ей купить на рынке. К этому всему были кукурузный хлеб и сыр.

В какой-то момент Томас положил кулак рядом с тарелкой Кэтрин и спросил девушку:

— Ты по-прежнему думаешь, что твоя хозяйка одержима?

Мэри попыталась понять, к чему он клонит: тон звучал вроде бы снисходительно, но последнее слово он произнес с каким-то особым нажимом, что придало ему грозный оттенок.

Кэтрин мрачно покачала головой и поднесла ко рту моллюска, чтобы высосать вареное животное из раковины. Девочку загнали в угол. Что она могла сказать? В тот день они договорились, что она заберет свои пожитки от матушки Хауленд и вновь будет жить с Дирфилдами. Ночью она снова будет спать на кухне, как и все то время, что жила в Бостоне, за исключением дней, проведенных у Хаулендов. У Мэри было подозрение, что сегодня ночью служанка крепко не уснет, но не испытывала сочувствия по этому поводу. Если Кэтрин и желает Томаса, он, судя по всему, не отвечает на ее страсть; если она на самом деле считает, что Мэри ведьма, то теперь она заперта с ней в одном доме. Да, Мэри проиграла, но и Кэтрин, видимо, тоже.

— Хорошо, — сказал Томас. — Ты снова будешь счастлива здесь.

Он глотнул пива и благодушно улыбнулся. Потом рассказал, что попросил доктора зайти к ним и обследовать руку Мэри, чтобы узнать, как она заживает.

— Это необязательно, — сказала она ему.

— О нет, обязательно, — возразил он и передразнил ее слова в ратуше: — В конце концов, Мэри, чайник может стать наистрашнейшим оружием.

Мэри не ответила. Она повернулась к Кэтрин и сказала:

— Я все еще скорблю по твоему брату. Мне жаль, что он ушел таким молодым.

— Он с Господом. Сейчас ему хорошо, — пробормотала та.

— Да, — согласилась Мэри. — Это так.

Когда они закончили обедать, Томас поехал обратно на мельницу. Мэри и Кэтрин убрали со стола. Кэтрин пошла к Хаулендам, а Мэри осталась сидеть одна за кухонным столом. В комнате стояла полнейшая тишина. Ее мысли вернулись к обеду. Томас прочитал короткую молитву и поблагодарил Господа за то, что тот вернул ему жену. Все это прозвучало мирно и без намека на какие-либо извинения с его стороны: как будто Мэри потерялась в море и вдруг, ко всеобщему изумлению, ее отыскали. Все, что он говорил, звучало либо зловеще, либо обыденно. В какой-то момент он попытался быть добрым и рассказал про фермера из Салема, с которым заключил сделку этим утром. А через какое-то время посмотрел на пюре и вслух спросил:

— Что вы обе думаете? Нужен ли мне виночерпий? Стоит ли мне поискать личного Неемию[10], чтобы знать наверняка, что моя еда не отравлена?

Мэри подумала о яблоках, которые отравила его дочь, но и она, и Кэтрин промолчали.

Теперь, сидя в одиночестве, Мэри поняла, что не знает, как быть дальше. Однажды этим летом она гуляла по окраине города и увидела, как ястреб пикирует на фермерское поле и взмывает с бурундуком в когтях. Бурундук был жив, но не вырывался. Он был ошеломлен. Парализован. Мэри понимала, что в ее случае все не настолько страшно: ей не грозит мгновенная смерть. Ее не съедят. Но она никак не могла осознать, что всего два часа назад стояла в ратуше в надежде услышать, что ее прошение удовлетворено и она свободна. Вместо этого она была — слово пришло к ней в голову, и она не сочла его излишне драматичным — узницей.

Она была узницей человека, внутри которого сидел монстр. Он жил среди четырех его гуморов, и человек жил согласно его прихотям. В пьяном состоянии он был особенно подвержен его свирепым фантазиям, и было бы ошибкой приписывать жестокость одному лишь пристрастию к сидру и пиву. Она знала, на что он способен, даже будучи трезвым. К тому же его зло было обдуманным: он (постоянно) нападал на нее, только когда они были одни.

Наконец Мэри встала. Подошла к ведру, где Кэтрин замочила ножи и вилки, и вытащила из воды нож. Мэри держала его в правой руке и вновь подумала о бурундуке в когтях ястреба. Она чувствовала себя выпотрошенной, эмоции возникали ниоткуда и буквально накрывали ее с головой, скорбь грызла ее глубоко изнутри — и она расплакалась. Она упала на пол, прислонилась спиной к стене и сквозь слезы продолжала смотреть на лезвие. Прижала его к левому запястью, размышляя, может ли она это сделать и стоит ли разрезать кожу и смотреть, как кровь стекает на деревянные доски.

Она перевернула руку, посмотрела на отметину от вилки и вспомнила, какую боль испытала в тот момент, когда он проткнул ее. Ей вспомнилось «Послание к коринфянам»: «Смерть! Где твое жало?». И ответ: «Жало же смерти — грех»[11].

Но она знала, как жгут зубья Дьявола. Нет, она знала, как жжет вилка.

Это был столовый прибор, не более дьявольский, чем этот нож в ее руке или другие, которые отмокали в ведре вместе с ложками, и с этих пор она будет называть ее только так и никак иначе. Это была… вилка. И будет ли жжение от ножевого пореза сильнее той агонии, в которую Томас вверг ее вилкой? Когда-нибудь она узнает, какой у Бога был для нее вселенский план, суждено ли ей быть с избранными или с обреченными. Так уж ли это важно, узнает она это через десять лет или через десять минут? Нет, Бог непостижим. Она может умереть здесь, и к тому времени, когда Кэтрин или Томас вернутся, от нее останутся только пот, слезы и вытекшие остатки ее горячих гуморов, а ее душа отправится в Рай либо в Ад.