Час ведьмы - [63]

Он вскинул одну бровь и, несмотря на тон речи, в тот момент выглядел скорее смущенным, нежели разозленным. Джеймс робко кивнул.

— Мы обсудили прошение истицы и тщательно взвесили все прозвучавшие здесь слова. Мы благодарим всех за искренность, — продолжал Уайлдер, и тон его голоса вновь стал мрачным. — Вот что нам известно. Святой связан с Богом божественными узами. Мы заключаем духовный договор с Богом. Когда мужчина женится на женщине, происходит нечто подобное. В данном случае, конечно, речь идет о светском договоре. Но подумайте о сходствах. Бог любит смертного, невзирая на его глупость и грехи, так же как муж должен любить свою жену, невзирая на ее глупость и грехи. Бог любит смертного, невзирая на его слабости и малодушие, так же как муж должен любить свою жену, невзирая на ее слабости и малодушие. Женщина может быть своевольна, подвержена страстям, и ее поступки могут быть продиктованы гордыней, но это не причина для расторжения брака. Она подруга жизни, да, но она более слабая из двух сосудов, и о ней следует заботиться.

Обозленная этими нотациями Мэри оглянулась на отца: она начинала понимать, к чему все идет. Но тот не выглядел встревоженным, он только кивал, как будто соглашаясь с проповедью.

— Была ли жена неверна? Это может быть причиной для развода с ней; аналогично, если мужчина неверен, это, разумеется, повод развестись с ним. Однако в этом браке, судя по всему, не было прелюбодеяния. Могло быть искушение, и ничего более — и Генри Симмонс понесет соответствующее наказание. Поэтому давайте мы все сосредоточимся на прошении и только на нем, не забывая о том, как мудро и точно Бог определил наше положение в этом мире: Он властвует над человеком, человек властвует над животными. Аналогично родители властвуют над детьми, а муж властвует над женой.

Томас ухмыляется? Именно так, и Мэри ощутила острую боль в пояснице и руке. Она почувствовала, что может расплакаться прямо в ратуше.

— Мы в этом суде никогда не узнаем правды о том, что случилось в ту ночь, когда была сломана рука Мэри Дирфилд, а служанка Томаса Дирфилда сбежала. Было немало толков и множество обвинений. Только Томасу, Мэри и нашему Богу известно все, что произошло, и все, что было у них на душе. Имела ли место жестокость? — Уайлдер пристально посмотрел на Томаса. — Возможно. Возможно, это был не единичный случай. У меня есть свое мнение. У других сидящих на этой скамье — свое. Как отмечали многие великие проповедники, мы видим этот мир сквозь пелену своих грехов.

Затем он вновь повернулся к зрителям и продолжил:

— Как человек приходит к Господу, отмеченный распутством и стыдом, так же и муж и его жена вступают в брак. Поэтому мы обращаемся к апостолу Павлу и его наставлениям: мы должны стремиться очистить себя от грязи — плотской и духовной. Мы обязаны. Мы можем не преуспеть, но не преуспеть можно по-разному. Итак, данное прошение о разводе не основано ни на преступной нечистоте, ни на распутстве. Никто из супругов не сбегал из семьи — я вижу в этом зале и мужа, и жену. И, несмотря на отсутствие ребенка, нет причин полагать, что супружеский долг не исполнялся.

Он покачал головой.

— Это прошение имело под собой одно и только одно основание: крайняя жестокость. Но, увы, у нас нет свидетелей подобной жестокости, и мы также не имеем доказательств. У нас есть только противоречивые показания, на этом все. Поэтому мы отказываем Мэри Дирфилд в разводе. Постановлением суда ей приказывается сегодня — сегодня же днем — вернуться к своему мужу, Томасу Дирфилду. На этом все.

Вот оно. Все кончено. Мэри видела, как Томас активно трясет руку своего адвоката и какой у них обоих самодовольный вид. Калеб Адамс улыбался так приторно, что ее презрение к нему стало прочным и твердым: так тесто становится черствым хлебом, известь и песок — кирпичом. Ей было тошно от того, с каким пренебрежением он относился к ней — и ко всем женщинам. Мэри чувствовала: мать гладит ее по спине, шепчет на ухо, что все хорошо, все будет в порядке, что она в безопасности. Но слова «в безопасности» уязвили ее. В безопасности? Как она будет в безопасности, вернувшись к человеку, пытавшемуся пригвоздить ее вилкой к столу? А потом подошел Томас, и она увидела, что судьи вслед за приставом уходят в другую комнату, чтобы обсудить другие прошения, но она стояла на месте совершенно безмолвно. Она опустошена и растерянна; да, она знала, что таким выглядит ее лицо, но она чувствовала, как внутри нее что-то медленно вскипает. Она испытывала столько эмоций, что ими можно было заполнить склад отца, и среди них присутствовало знание, что ее брак настолько прогнил, что от такой еды и свиньи отвернулись бы, а вердикт суда — несправедливость, с которой нельзя мириться. После подобного снисхождения жестокость Томаса только усилится, в этом она была уверена. Когда он протянул руку и аккуратно взял ее за правую ладонь, она посмотрела ему в глаза — он был так доволен собой — и в его темных зрачках увидела две трезубые вилки. Было ли это видение или игра воображения, она не знала. Но ей было все равно. Да, месть принадлежит Господу. Но этот приговор несправедлив. Возможно, те вилки все-таки несли в себе знак — именно для нее. Мысль — неотчетливая, как клочья облаков, что предвосхищают страшную бурю, — начала формироваться в ее голове. Томас что-то говорил ей. И отец — тоже. Но слова потерялись в гомоне ратуши и ее памяти, потому что одна мысль крепко засела в ее голове: так тис глубоко пускает корни в землю. Да, думала она, месть принадлежит Господу. Но справедливость? Она останется за мной.