Чародей - [101]

После воскресенья в «Доме пастора» Макуэри и Дарси Дуайер, как правило, шли вместе со мной в конюшню, где мы запивали все эти взбитые сливки, варенье и кексы щедрыми стопками первоклассного шотландского виски. И конечно, говорили о Дамах.

– Просто удивительно, как и где манифестируется сверхъестественная добродетель любви к ближнему, – заметил Дуайер в один из таких вечеров. – Кто бы мог предсказать явление благодати Божией в виде сконов, взбитых сливок, булочек «Сэлли Ланн» и больших кусков вишневого кекса? Однако она проявляется именно так. Я утверждаю, что это так. Дамы дарят и ничего не просят взамен. Но получают непрошеное: верность, уважение и любовь людей, тронутых щедростью их сердца. Кого волнует, что у Дам острые языки? Только не меня. Судите их по делам их.

– Совершенно верно. И мне кажется, эти воскресенья можно назвать их великим даром окружающему миру, – сказал Макуэри. – Они художницы, но это меркнет по сравнению с тем, какие они люди.

– Вам лучше знать, – ответил я. – Я не рискну высказать свое мнение. Дамы уверены, что я не смыслю в искусстве, и презирают мои картины. Их творения – точнее, творения Эмили, – которые я видел, не говорят мне ничего. Вероятно, потому, что я не умею их воспринимать.

– Я рискну высказать мнение, – сказал Дарси. – Я разбираюсь в искусстве, то есть в картинах, скульптурах и тому подобном – а, кажется, именно это подразумевают, когда говорят об искусстве. Творения Эмили на самом деле не так уж хороши. Не настолько плохи, чтобы назвать их просто мусором, но и не шедевры.

– Смотри не скажи этого в присутствии Пэнси. Она уверена, что Эмили – великий непризнанный гений.

– Она преданный друг, но ошибается, – сказал Макуэри. – Дражайшая Эмили – достойное жалости существо: художник, у которого есть талант, но в недостаточном количестве. Мир полон такими. Кое-кто из них умелым притворством и ловкой болтовней завоевывает немалую популярность; они умеют говорить, но творцы из них так себе. А Эмили просто уменьшенная копия – как вы думаете, кого?

– Меня спрашивать без толку, – сказал я.

– О, это очень просто, – продолжал Дуайер. – Каждая ее статуэтка – слабое эхо Барбары Хепуорт. Она не подражательница. В ней нет ничего дешевого, она не стремится крикнуть: «Я тоже так умею!» В ней тот же дух, но уменьшенный настолько, что перестает быть убедительным. В своем роде он хорош, но этот род довольно мелок. «Школа такого-то». Так что Пэнси совершенно напрасно винит Канаду. Это просто печальный факт.

– Ты думаешь, она знакома с работами Барбары Хепуорт? – спросил я.

– В мире искусства никогда нельзя сказать, кто кого знает или знал, что оригинально, а что подражание. Это часть трагедии второразрядного артиста. Про него думают, что он копирует, а он на самом деле просто мыслит так же, как другой, великий художник, но не столь эффективно.

Дуайер разбирался в искусстве, и я был готов ему поверить.

– Это обычная история и у моих пациентов. Дар, недостаточно большой, чтобы оставить след, но слишком значительный, чтобы о нем просто забыть. И его обладатель не может смириться с тем, что вынужден рисовать лишь в свободное от работы время или писать стихи лишь для горстки друзей. Это может быть композитор, положивший на изящную музыку цикл стихов Эмили Дикинсон и не способный найти певца для исполнения. Особый вид адской муки.

– Джон, мне твои картины отнюдь не кажутся ужасными, – сказал Макуэри, который пил виски на ходу, меряя шагами гостиную. – Дюрер, косящий под Христа, – прекррррасно. Милая Нелли О’Морфи, настолько аппетитная, что так бы и съел. Как раз то, что хочется видеть над камином, благослови Господь ее розовую жопку. Я вижу, у тебя еще одна картина прибавилась. Что это?

– Поль Дельво, «Спящая Венера». Сейчас она в галерее Тейт. Мне стоило больших трудов найти приличную репродукцию. Это превосходное изображение внутреннего мира.

– Твоего. В моем население далеко не такое приятное.

– Ну-ка, – сказал Дуайер и тоже подошел к картине. – Хм, да. Еще одна вариация на тему «Смерть и дева». Джон, почему тебя так цепляет эта тема?

– О, но это Смерть и Дева в очень особенных обстоятельствах, – поправил его Макуэри. – Посмотри, роскошные античные храмы в лунном свете, а за ними высятся горы Эллады. На переднем плане на позолоченном ложе лежит одна очень крррасивая женщина, голая, и спит. По тому факту, что у нее подмышки не выбриты, можно понять, что она не шлюшка; она благородная дама. Может быть, она – та же самая дама, что в красном платье стоит лицом к лицу со скелетом в левой части картины; она созерцает его с великолепной невозмутимостью, а скелет – весьма достойный экземпляр; надо думать, это Смерть мужского пола, хотя я не пойму, почему Смерть обязательно мужского пола. А кто эти расстроенные девушки, голосящие на среднем плане? И смотри, еще одна входит в пространство картины справа снизу, и руки у нее воздеты – я бы сказал, в знак протеста. Прекррррасная картина, Джон. O ее смысле можно гадать часами.

– Если ты из тех тупиц, которые ищут в картинах смысл, – сказал Дуайер. – Хью, картины со смыслом давно устарели.