Цемах Атлас (ешива). Том первый - [45]

Конфрада перестала говорить о разводе и попросила мужа, чтобы он отпустил ее на несколько месяцев к ее старшему брату в Аргентину. Точно так же, как раньше, она не могла усидеть дома, теперь она из него не выходила и сводила мужа с ума плачем, пока тот не пришел к выводу, что ему же лучше будет, если она перебесится за границей и вернется, успокоившись. Он был уверен, что мать не убежит от своего ребенка. Конфрада уехала в Аргентину, и табачник целый год не слыхал о ней. Через год от нее пришло письмо, что она хочет развод. А когда она, если будет на то воля Божья, выйдет замуж, то заберет своего мальчика. Вова Барбитолер поклялся, что раньше небо упадет на землю, чем он даст ей развод, и сдержал свою клятву. Его жена в Аргентине снова вышла замуж и родила детей — без развода. Только на старости лет она испугалась, что живет с новым мужем вопреки еврейскому закону. Ее братьев в Вильне это тоже больше не устраивало. Конфрада письмами, а ее братья лично стали требовать от раввинского суда Вильны вмешаться. Суд несколько раз посылал служек к табачнику, но тот отказался даже явиться на разбирательство. Виленские раввины и обыватели из молельни реб Шоелки, где молился Вова Барбитолер, принялись говорить вслух, что из-за него мужняя жена живет с чужим мужчиной. Он всем назло женился в третий раз, на бедной тихой женщине. Поскольку Вова знал, что городской раввин не проведет для него обряд еврейского бракосочетания, то совершил этот обряд в каком-то маленьком местечке и привез третью жену в Вильну к детям от первой и второй.

Громче всех обывателей молельни реб Шоелки выступал против Вовы Барбитолера котельщик реб Сендерл:

— Этого врага Израиля нельзя принимать в миньян[73]. Мало того что из-за него еврейка наплодила целую кучу байстрюков, он и сам женился без разрешения ста раввинов[74].

Когда котельщик бесновался, табачник, будучи трезв, молчал, закусив губы. Однако каждый раз, напившись, он поднимался в синагогу и топал ногами, крича котельщику:

— Мразь! Чем ты заслужил, что живешь пятьдесят лет с одной женой и что тебя радуют все твои дети? Чтоб тебя переломало вместе со всей твоей семьей!

Низенький и юркий семидесятилетний котельщик прыгал ему навстречу, сжав кулаки:

— Мне смерть — и тебе смерть!

Обывателям с трудом удавалось разнять их.

Реб Сендерл имел обыкновение говорить вслух то, что он думал. Он рассказал обывателям в синагоге, что хотел взять этого бездельника Хайкла к себе в мастерскую и сделать из него ремесленника. А его мать Веля, торговка фруктами, хочет, чтобы он учил Тору.

— Он так же будет евреем, посвятившим себя Торе, как я буду виленским раввином, — фыркнул реб Сендерл, и все обыватели, как один, смеясь, затрясли седыми бородами.

Табачник слушал издали и молчал. Через час он стоял рядом с лотком торговки фруктами и предлагал нанять для ее сына учителя. Помимо этого, он оденет Хайкла и даже даст ему карманные деньги. Веля не хотела обращаться за помощью к людям, к тому же она побаивалась табачника, который не нажил доброго имени, хотя и совершал добрые дела. Веля вежливо поблагодарила его и ответила, что посоветуется с мужем. Реб Шлойме-Мота снова лежал в больнице с отекшими ногами, а жена каждый день навещала его.

— Если раввинам подобает, чтобы их дети в ешивах принимали помощь, то и тебе, богачка, это наверняка позволительно, — покачал реб Шлойме-Мота своей седой головой, казавшейся еще более седой на фоне больничных подушек.

Торговка фруктами годилась меламеду в дочери и всегда смотрела на него с почтением. Веля была уверена, что принесла невезение в дом своего мужа, потому что с тех пор, как он на ней женился, его дела шли все хуже. Поэтому, когда он стал стар и надломлен, она прислушивалась к его мнению еще больше, чем в те времена, когда он был кормильцем семьи.

— Если ты мне так велишь, я послушаюсь, но обыватели из молельни реб Шоелки не уважают табачника.

— Обыватели из молельни реб Шоелки не уважают и твоего мужа, — отвернулся в сторону реб Шлойме-Мота. Когда жена заглянула ему в лицо своими зелеными глазами, в которых была только преданность и ни малейшей жалобы на трудную жизнь, он почувствовал себя виноватым, что ей приходится кормить семью.

Табачник заказал для Хайкла костюм и нанял ему учителя — реб Менахем-Мендла Сегала, тощего молодого человека с русой бородкой и богобоязненно поджатыми губами. Холостяком реб Менахем-Мендл учился в Новогрудке. После свадьбы он открыл в Вильне лавчонку сапожных принадлежностей и сильно страдал от того, что стал лавочником. Каждую свободную минуту он бежал в синагогу, чтобы скрыться от забот о заработке за большим томом Гемары. Хотя ему не хотелось иметь дела с табачником, он согласился обучать Хайкла. Реб Менахем-Мендл нуждался в деньгах на молоко для своего мальчика, но еще больше, чем стремился к заработку, он хотел удержать парнишку у Торы.

Они занимались каждый день после вечерней молитвы. Вова Барбитолер поглядывал из-за бимы, как ребе и его ученик раскачиваются над томами Гемары, и тоже раскачивался с ними в такт. Близко к ним не подходил, чтобы не помешать. Обыватели говорили между собой, что наступили мессианские времена: табачник не пьянствует, а Хайкл постоянно изучает Тору. Однако долго воздерживаться от пьянства Вова Барбитолер не мог. Однажды утром в конце лета, когда Хайкл сидел один-одинешенек в синагоге над томом Гемары и смотрел, как солнечные лучи дрожат в складках занавеси на священном орн-койдеше, вошел Вова Барбитолер. Он остановился напротив «своего ученого» с опухшим лицом и с таким диким взглядом, что Хайкл затрясся от страха. С улицы доносились перестук тяжело нагруженных телег по булыжнику мостовой и крики торговцев. Но от бровей и растрепанной бороды Вовы Барбитолера несло дикостью заросшего старого кладбища. Вдруг он плюхнулся рядом с Хайклом на скамью, обнял его и расплакался: