Царь нигилистов 2 - [5]

Мы нисколько не сомневаемся, что Александр Александрович это прочитает. Так что с замиранием сердца и тайной надеждой ждем подробностей. Мы понимаем, что для Великого князя просто невозможно у нас публиковаться, но мы ведь можем и без имени автора, и даже без разрешения, опубликовать».

Саша усмехнулся. Манипулятор, этот Герцен. Вызов бросает?

«Освобождение крестьян от помещиков — еще один первоочередной шаг, который мы предлагали еще в первом номере „Колокола“. Но с ликвидацией крестьянского общества мы никак не можем согласиться, — продолжали Герцен с Огаревым. — Земля должна быть передана, конечно, в собственность, но именно общине, которая одна может спасти крестьян от разорения.

Государство всеобщего благосостояния — новое для нас понятие. Ваше Высочество, не могли бы Вы пояснить, что имели в виду? Про „Все в том острове богаты, Изоб нет, везде палаты“ мы поняли. Но как этого добиться без золотых орешков с изумрудными ядрами и волшебных животных?

Связаны ли с этим планы всеобщего образования? Начального? И что значит „всеобщего“?

Это все не в упрек Великому князю. Мы в восхищении.

Если он осуществит хотя бы половину своих планов, это будет достойно Петра Великого, к которому сей чудесный отрок относится с некоторым скепсисом и упрекает за недостаточно глубокую вестернизацию. Зато дорогу на запад почитает за единственный путь, который рано или поздно пройдут все народы.

Произнося свою тронную речь, Великий князь по памяти сыпал малоизвестными историческими фактами. Например, о том, что при Петре Великом были планы введения обязательного образования для горожан. Или, что Наполеон планировал освободить крестьян и возил в обозе свою статую в тоге, посвященную этому событию.

Самым удивительным в этой речи было то, что оратору нет еще четырнадцати лет. Однако возраст не помешал ему сказать то, что прозвучало, как выстрел в ночи, как философические письма другого западника, объявленного сумасшедшим при Николае Павловиче.

Говорят, что врач, призванный наблюдать автора писем, при первом же знакомстве сказал ему: „Если б не моя семья, жена да шестеро детей, я бы им показал, кто на самом деле сумасшедший“.

Доходили до нас слухи, что Александр Николаевич тоже собирался объявить сумасшедшим своего гениального сына и пригласил к нему известного психиатра Балинского. Последний пока бездетен. Так что, к нашему счастью, государь не решился назвать помешанным самого разумного человека в своем окружении».

«Ну, читал Тарле, читал, — прокомментировал про себя Саша. — Еще в школе». То ли из «Наполеона» Тарле, то ли из «Нашествия Наполеона на Россию» он помнил про статую в тоге.

Под статьей (или фельетоном что ли?) Герцена имелась иллюстрация, где Саша при помощи Никсы и генералов запускал небесный фонарик. Против исторической правды авторы погрешили, предпочтя ей красивый символизм. Собственно, Саша был в центре композиции, а фонарик стартовал с его воздетых вверх рук.

Ну, да! Ну, да! Не ставят светильник под спудом.

Под рисунком была надпись:

«Мы несколько переосмыслили рисунок, опубликованный в „Таймс“».

Что это еще за рисунок?

Впрочем, несложно догадаться. И Саша резко понял, что ему нужно переговорить с папá, и чем быстрее, тем лучше.

Четверг. Первая половина дня. Царь наверняка занят, и врываться на совещание прямо скажем, не стоит.

И Саша взял лист бумаги и перо.

Но написать ничего не успел, потому что пришел Никса.

И на стол перед Сашей лег третий экземпляр «Колокола» рядом с двумя первыми.

— Уже прочитал? — спросил брат.

— Еще бы!

— Честно говоря, завидую, — признался Никса.

— По этому поводу я уже нарвался на неприятный разговор с папá.

— И что ты ему сказал?

— Что в общем и целом изложено верно, но про тронную речь придумал не я.

— Я тебя не упрекаю, — сказал Никса, садясь рядом.

— Клянусь, что у тебя никогда не возникнет ни малейшего повода меня в этом упрекнуть.

— Поменьше бы ты клялся, — поморщился брат.

— Учту, — пообещал Саша. — Но знаешь, я там не все понял. Что это за «выстрел в ночи»?

— Философические письма, — объяснил Никса. — Точнее одно письмо Петра Чаадаева.

— Чаадаев? Адресат Пушкина?

— Человек, с которого началось западничество.

— Да? А письмо ты читал?

— Нет, оно запрещено, — проинформировал Никса.

— В этой стране хоть что-нибудь не запрещено?

— Папá многое разрешил. Я не читал письмá, но примерно знаю, что в нем, мне Кавелин рассказывал. Письмо опубликовал журнал «Телескоп» в середине тридцатых. Журнал тут же закрыли, редактора сослали, цензора уволили. А Чаадаева вызвали к московскому полицмейстеру и объявили, что по распоряжению правительства, он теперь душевнобольной.

Саша поднял большой палец вверх.

— Да, это сильно! — восхитился он. — Душевнобольной по распоряжению правительства. Карательная психиатрия, как она есть. В психушку пихнули? На цепь посадили? Лауданумом пичкали по три раза в день?

— Нет, домашний арест.

— Ну, это наш белый и пушистый дедушка! Тишайший государь, душка Николай Павлович.

— Правда, каждый день Чаадаева должен был посещать психиатр, — заметил Никса.

— А! Ну, нужен же интеллектуальный собеседник. А то взвоешь под домашним арестом.