Была не была - [12]
— Где ты был?
Неужели непонятно — нельзя при них. Они чужие — тетя Лида и папа. Да, да, они заодно.
— Ну, в чем дело?
— Не буду я говорить!
— То есть как?
— Не буду, и все.
Мама не должна сердиться. При них это — допрос. Мама, мамочка! Прямо так бы и заревел от несправедливости.
— Ты был с этим мальчишкой?
— Не скажу.
— Тебя тоже били?
— Кто его бил? — Володя подбежал к маме. — Что с ним, мама?
— А он не знает! Яжеговорила — лгун.
Володя даже не глянул на тетю Лиду.
Неужели мама не поверит? Не услышит?
И она наконец услышала:
— Твой дружок по стенке пришел, весь избитый. — И вдруг заплакала. Опустила лицо в ладони, и затряслись ее черные пряди. — С кем ты связался? До чего дошел!
А черт с ними, пусть слушают. Володя шагнул к маме… Но без тети Лиды разве обойдется?
— Яжеговорила Коле — у них темные дела!
— Ну и темные! Да! — При ней Володя мог только грубить.
— Как я могла уехать? — захлебывалась мама. — Еще несколько дней — и сын за решеткой!
— Перестань, Лёля, — отцу, наконец, удалось вставить слово. — И при тебе могло.
— Никогда!
— Мы вообще без матери росли, трое мальчишек…
— Ну и что? Зато отец дома бывал хоть по воскресеньям! А ты?.. Два воскресенья не мог посидеть! — Мама подняла встрепанную голову. Как она сердилась! И уже не на Володю.
— Лёля, Лёля! — отец все время старался говорить спокойно. — Ну, ты права, я плохо смотрел. Но ведь и ты не пошла бы на такое!
О чем это он?
— Коля не понимает всей серьезности, — наставительно заметила тетя Лида. — Слепая вера…
И тут отец отвернулся. Взял и отвернулся от нее. И не так уж вежливо пробурчал:
— То, что непорядочно, всегда непорядочно. Даже если из лучших побуждений.
Володя не мог понять: как это? Разве они не заодно: папа и тетя Лида?
— А воровать порядочно? — Это тетя Лида. Так гаркнула — только держись!
— Ну прочла ты его дневник, и что? — совсем тихо спросил папа. И вдруг оглянулся на Володю. — Ты… Нечего тебе здесь… Иди гуляй.
А Володя не двигался. Вот оно что! Значит, не папа крался в комнату, когда он спал. Не папа потихоньку совал потом тетрадку в стол… Папка!.. Но ведь он знал… И не прогнал ее!
— А ты что, кроме высоких слов, предложил? — Мама перевела на отца японские глаза. И потом сразу к Володе: — А тебе я запрещаю эту дружбу. Понял? За-пре-щаю.
— Яжеговорила, Лёля меня одобрит! — снова возликовала тетя Лида. — Что же я для себя, что ли?
Ее одобрили. И кто? Мама. Значит, можно лезть в чужой стол, читать чужие письма, обшаривать карманы.
Тетя Лида не крадет.
Она честная.
Она рада Алькиной беде. Может ликовать.
— А ты… — кричит вдруг Володя. — Ты… хуже всех Рыба с человечьим лицом!
Папа удивленно наклонил голову:
— Ты, кажется, назвал Лиду русалкой?
Ведь папа не видел той голубой рыбины в окне художника. Мама подняла грозные сухие глаза.
(Просто диво — не скажешь, что плакала!)
— Не смей так разговаривать со старшими.
И тут — дзынь! — у двери. Неуверенно.
Все замерли. Кто это?
А Володя знал. Почему-то знал. Дернулся. Но тетя Лида, конечно, опередила.
Из темного коридора — как лучик:
— Володя дома?
— Пройдите в комнату.
Тоня остановилась у двери. Сразу смутилась. Потому что все вылупились, как сычи. А она тоненькая, руки врозь — растерянно.
Нельзя, нельзя было вводить ее! Надо было вызвать Володю, вот что. До тети Лиды это не доходит.
— Здравствуйте. Простите.
Почему они не вскочат ей навстречу! Будто им каждый день выпадает такое!
— Володя, я за тобой. Надо к Альке зайти.
— Вы что же, дружите, что ли? — Какое притворное удивление! Нелепая у него тетка!
— Да… — Тоня еще шире развела руки. — Да, вот мы втроем.
— Странно. Наверное, мама не знает.
— Нет, почему. Знает.
— И разрешает с ним дружить?
Тоня стояла, как на суде. Никогда, никогда, никогда больше она не придет в этот дом. Не спросит смело: «Володя дома?»
Все можно разрушить. И как легко.
— Ну, я пойду, Володь.
— Вы пойдете туда?
Что, что ей, чужому человеку, надо от Тошки?
— Да. Я не знаю, что с ним.
Тоне не хотелось быть невежливой, спорить с тетей Лидой. Но ведь она все равно пойдет к Альке. И она повернулась угловато, как всегда люди, когда на них глядят.
— До свидания.
И вышла. Тихо прикрыла дверь.
— Что за нахальная девчонка? — и это спросила мама.
Мама!
Тогда и Володя вышел. В свою комнату. Повернул ключ. Лег животом на диван и долго-долго лежал. И ничего не думал. Солнце перемалевало верхние листья тополя у его окна. Ветер вздыбил их. Может, кто глянет? Никто не глянул. Потом стало темнеть.
Под редкие городские звезды выплыли, как русалки, стосковавшиеся без дела и друг без друга соседки.
— Охо-хо. И все пьянство. — Это, конечно, про Алькиных родителей.
— Зеленый змий.
— …Ведет парня-то, а сам качается.
— Бит небитого везет.
— Вот-вот. Охо-хо. Глаза не глядят.
А уж глазам-то давно глядеть не на что. Разве только уши выручат. И они выручили. Выбрали из прочих звуков басовитое бормотание, как оно понемногу переходило в песню:
Надтреснутый тенорок повел втору:
— Охо-хо. Сынок чуть жив, а они поют.
А голоса шли своей дорожкой, давно проторенной. Спотыкались и подхватывали друг друга.
