Была не была - [11]
— А я хочу? — Длинный обнял ребят, чуть головами не стукнул. Володя поймал сумрачный Алькин взгляд. — Я, братишки, тоже с этим кончаю. Последнее дело… Только помогите мне. Если завалюсь, сяду — все тогда сначала.
— Не ходи, и все, — сказал Алька.
— Не один ведь. Друзей подводить? Так я не играю.
А может, правда, вытащить из беды этого Длинного… Может, зря Алька.
А тот совсем ласково, жалобно даже:
— Нужен ты мне, понимаешь? Нужен. Я твою удачливость за версту слышу. Да и дело такое — подходишь ты. И дружок твой пригодится. Ну, по рукам?
— Не пойдет, — Алька сказал еле слышно, но все же слышно.
Длинный обиделся. Только виду не показал, а точно’ отошел от них, бросил. Среди чужих бросил. Среди ртов, что открываются и закрываются.
Тот тип за соседним столом доглодал куриную ножку и лег белой рубашкой на вишневое пятно скатерти — слушал. Пьяный совсем. И поглядывал на Длинного. А Длинный на него. Они были вместе — так получалось, а Володя с Алькой одни. Хотя Длинный обнимал их за плечи. Уж лучше бы он крикнул на Альку или что. Ведь глаза злые. А улыбается.
— Дурачки вы. Дурачки. Но еще расчухаете!
И холодные пальцы снова за воротником.
— Договоримся, братишки.
Как это? Был свой такой человек — обопрись не упадешь, а теперь опять настырные глаза.
Как это? Глянет из глаз зверь, а потом уйдет. Но он же сидит где-то там. Как эти музыканты на эстраде — подудят и уйдут за бархатные занавески. Но ведь они там. И снова выйдут в свой час. Вот они, вот.
Дзынь! — тарелки.
Око-ко! — саксофон. Будто схватил за горло. И труба — бу-бу-бу, — как погоня.
Это хитрая музыка. Она хочет перекрыть голоса: всё, мол, как надо. Подбавить блеску осоловелым глазам — вовсе, мол, и не пьяные.
Кушайте, мальчики, пейте. Эх, птенцы вы неоперенные!
Они сидят в обнимку, как братья. Но все теперь иначе. Доверия нет.
— Ты, Алексей, кого надо, бойся. Меня не бойся. Я еще в жизни не раскалывался. А денежки — на. Бери. Твоя доля.
— Не возьму. Сдались мне эти деньги.
Как побелело у Альки лицо. И у Длинного, между прочим, тоже. А глаза — как револьверные дула.
— Бери, гад, когда дают.
(Прорвало все-таки!)
Пьяный за соседним столиком оторвал голову от скатерти. Привстал. (Какое ему дело?)
— Ну, берешь?
— Нет.
— Хуже будет. Задумал что? Учти — первый сядешь.
— Иди ты… Ничего не задумал. Не буду, и все.
— Чистеньким хочешь выйти? Ну, как знаешь. Пеняй на себя.
Пьяный тип подошел к Альке, совсем твердо подошел.
— На минутку, паренек.
— Никуда я не пойду.
Он потянул Альку. Алька не поддался. Тот кивнул официанту — помогите, мол.
И официант — прямо трудно поверить! — взял Альку за плечи и стал выводить: «Напился, шпаненок!» Будто не видит, кто Алька и кто этот тип.
Володя вскочил. Длинный прижал его руку к столу.
— Поклюй тут, птенчик. Посиди, — и держал его, будто по-дружески. А все двигалось как прежде.
Только у подавальщицы съехала корона и помада размазалась вокруг губ. А на эстраде сидели уродливые трубачи в черных фраках, и щеки их раздувались, как животы у лягушек. Не было паруса, не было легких волн. Было тошно от страха и стыда. И никто, никто не знал, что происходит. И не хотел знать.
— Ну, ладно, давай проваливай.
Володе сунули пальтецо, пнули, как собаку.
На улице было светло. Шли, бежали, плелись люди. Шлепал толстыми шинами автобус. Из чьего-то раскрытого окна кричало радио:
А Тошка, наверное, играет гаммы. Дома, может, только встали из-за стола. Трудно поверить — ничего не изменилось. Прошел какой-нибудь час. Его можно было проспать. Пробегать в футбол. Его могло не быть, этого гадкого часа.
Где же Алька?
11
Голос победы перехватил Володю у самых ворот.
— Володя, домой!
Может, махнуть сначала к Альке? Вернулся ли?
— Володя!
Нет, не удастся.
Почему надо держать его на прицеле? Оглашать двор дикими криками? Может, это не центр столицы, а джунгли? Может, скоро при его приближении будут бить в там-тамы? И что она торчит — ведь мама приехала.
Теперь Володе легче: сегодня они с Алькой одержали маленькую победу в этом сухопутном «Парусе». Больше Длинный не позовет их. Теперь можно глядеть в глаза всем. Даже маме. Прямо в глаза.
Дверь отворилась без звонка. Краснощекое ликование металось по квартире. Имя его было «Яжеговорила».
— Яжеговорила, нельзя с ним дружить. А Коля: «Почему, почему?»
Мама сидела на стуле у окна. Глаза заплаканы. Довели уже! Наговорили!
В мыслях своих Володя бросился к ней: «Мама! Не плачь! Поверь мне. Мне, а не им».
Но они, тетя Лида и папа, были здесь. Папа без очков. На Володю не глядит. Володя бы тоже на его месте не глядел. Зато тетя Лида!
Ее радость освещала даже немытую посуду и огрызки на столе. Такое счастье — она была права!
— Где ты был? — Это мама. Голос металлический, как у робота.
Володя опустил голову, насупился.
Но про себя он говорил с ней ласково. Она не виновата, ее тут довели. «Мама, — говорил он, — давай так, ты скажешь: «Пойдем, сын, пройдемся». Мы выйдем, и я все расскажу. Сам расскажу».
Но мама не слышала. Да и как услышать — ведь он молчал, только ниже гнул голову.
