Была не была - [10]
Папа сидел как выбитый из камня. Маминому приезду не рад. Салату из свежих огурцов не рад. Ничему. Зато тетя Лида! А что ей? Чужой человек!
Салат только улыбнулся и исчез в ее животе. Варенье из кабачков (да, да, из крохотных зеленых кабачков), которое мама везла издалека, вошло в тетю Лиду чуть ли не вместе с банкой.
Прекрасный аппетит. Вот что значит чужой человек! А Володя все прикидывает — как теперь? Заговоришь — им уже ясно почему — разоблачили. Будешь молчать, и они, значит, будут? Иначе не стирали бы, не клали тетрадку.
— Что-то мужчины мои мрачнее ночи, — сказала мама и заглянула Володе в глаза. Раньше она говорила, что может вот так все узнать. Теперь Володя понимает шутки. Но глаза отвел.
— Ты кушай, кушай, — заторопила маму тетя Лида. (Могла начать разговор — и не стала.)
— Мам, а правда, ты на пять лет старше тети Лиды?
Тетя Лида покраснела. Тигров она испугалась! (Ну, скажи. Злишься ведь! Начни.)
В Володю будто бес вселился.
— Мам, а ты в детстве варенье из буфета таскала?
— Нет… Не помню, а что?
— А тетя Лида?
— Конечно, нет. Да что ты? Что у вас тут происходит?
— Некоторые по себе судят! (Не выдержала!)
— Да в чем дело?
— Кушай, Лёля, поговорим еще. — Это отец. — Не волнуйся, Лида. — Он невозможно вежливый. Вот в чем беда.
— Я у отца три рубля взял, — неожиданно для себя сказал Володя. Прямо будто за стеной стоял старик Хоттабыч и нашептывал. Помимо воли все шло. — Взял и проел. В Измайлове. Сдачу могу вернуть.
У мамы глаза стали узенькими, как у японца.
— Это что за тон? Будто хвалишься. Как ты мог?
— Спросить было не у кого. Папа с утра ушел.
Веки у мамы почти совсем сошлись. Так она всегда злится. Она глянула узкими глазами на папу, а сказала почему-то Володе:
— Знаешь что, сын, иди-ка ты из-за стола! Сегодня мой день, а ты взялся его испортить.
Справедливости нет. Он, Володя, больше всех рад маме. И его гонят.
Володя поглядел на часы. Ровно пять.
Он быстро сбежал по ступеням.
Алька ждал у ворот.
10
А там:
В дымном тумане плавала музыка.
А там:
Теплыми волнами обступали запахи — мясные, чесночные, острые.
А там произносились заклинания: «Цыплята табака!..»
«Пошли цыплята табака». «Лоби горячий!», «Паприкаш!». С ума сойти! Точно духов вызывают!
И вот уже один дух — весь в черном — с нечеловеческим изяществом порхнул, жонглируя подносом, где что-то шипело, дымилось и пылало.
«Каберне!»
«Люля кебаб!..»
Стоя в преддверье, Володя холодел: не пустят! Нет, не пустят!
А Длинный был спокоен. Он не спрашивал. Такие вообще не спрашивают. Они утверждают.
— Разденьте братишек. Днем можно. — И вот, пожалуйста: старенькие пальтишки на вешалке.
— Где желаете? У окошечка?
А Длинный не желает у окошечка. Он поискал кого-то глазами, кивнул, и они сели за столик посреди зала.
— Что будете кушать?
А Длинный так не спеша:
— Вот это (ногтем по табличке меню) и вот это. Ну и это, конечно, — триста грамм.
Он ничего, этот Длинный. Обопрешься — не упадешь. Жаль, на Володю не глядит. Все на Альку. А тот — темнее ночи. И зря. Раз уж пошел — веселись. А так и ходить нечего. Длинный налил им обоим тоненькие, звонкие рюмки.
— Кагор. Лечебное вино. Врачи прописывают с грудного возраста.
И верно. Володе давно, еще в детстве, когда он попал под дождь и вымок и замерз, дали такого вина. Он по вкусу вспомнил. Очень уютно было тогда. И теперь стало.
Молодая женщина в черном платье положила тяжелые блестящие вилки и ножи подле каждого.
— Пожалуйста.
Принесла на подносе металлические тарелочки. В них тоже шипело и дымилось. Вот оно! То, что родится из заклинаний! А на голове у нее — белая корона, и на короне — возможно ли? — вышит голубой летящий парус.
— Смотри, Алька, парус.
— А… Так ресторан «Парус» называется.
Парус… Подул ветер, белые волны ударили в борта. Поплыли, поплыли берега, столы, бокалы, перышки лука… Прощайте.
— Бум-бум, — труба.
— О-ко-ко, — саксофон, — прощайте!
Кто-то машет с дальнего берега. Кто это, в самом деле, машет? А! Тот человек, за соседним столом, которому кивнул Длинный. Человеку нравятся Володя и Алька, он взмахивает недоглоданной куриной ножкой. Длинный ласково щурится сквозь дым. Он — капитан, все здесь в его власти.
— Налегайте, мальчики. Что ж не выпил, Алексей?
— Я не пью.
— Это по наследству не передается, не бойся.
Грубовато он про Алькиных родителей. Что-то чуть-чуть испортил.
— Я и не боюсь.
— Ты смелый. Парень первый сорт. Знаешь, сколько он заработал? (Это Длинный Володе. Первый раз к нему.)
— Сколько?
— Ого, ты тоже шустрый. Не бойся, и тебя не обижу.
— Брось это, — сказал Алька. — Не будем мы.
Володя ждал, что Длинный разозлится. Нет. Кивнул: дескать — понимаю.
— Боишься? Ничего, это пройдет. Я, брат, еще не так трусил. Бывало, иду — зубы стучат — всю конспирацию порчу!
Они сидели, как братья. Длинный им доверял.
— Ох и влетало мне. Со мной, братишки, так не цацкались.
Да он добрый! Просто добрый! С ним всегда можно договориться.
— Не хочу я, Толя, понял? — Алька весь натянут. И пот на лбу. Чего он? Будто не видит, что перед ним человек добрый, по имени Толя.
