Буквенный угар - [21]
Интересно Вы мыслите: религия — часть культуры. Если мыслить в терминах миф и ритуал, то позднейшие изыскания свидетельствуют о том, что ритуал первичен. То есть наитием люди импровизировали действия, угодные богам. Потом под этот ритуал создавался миф. Парадоксально, не правда ли? Таким образом, религия первичнее культуры, а значит, культура — ее порождение и часть. Но!
Если мыслить в терминах современных, в условиях современного сложившегося светского общества, то феномен культуры давно вобрал в себя все живущие в обществе религии. В этом состоит один из аспектов цивилизации. Провозглашать обратную зависимость сейчас — это откат в Средневековье».
Он написал о своих женах. Усталая откровенность. Когда сильно устанешь, притупляется даже инстинкт стыда…
Такой одинокий нервный рыцарь, один в своем прозрачном льдистом мире…
Почему ему так не везло? Он считал, что одиночество — унаследованное им проклятие, что он заложник иррациональных игр богов… С самого нежного возраста — одинокое дитя, которое даже родившим его странно и непонятно.
Я улыбалась грустно и плавилась состраданием.
«…Доброе утро, Игорь!
Мне думается, родство — вещь больше метафизическая. Кровное — родовое родство — это уже скорее пережиток в современной культуре. В развитых странах дети — до определенного возраста. Потом это — взрослые, с которыми общаешься или не общаешься — как фишка ляжет.
Моя мама все время притязала на такие отношения, чтобы я рассказывала ей все, но мне это сыпалось потом на голову. Поэтому я сейчас поддерживаю видимость теплых и доверительных отношений.
С моими детьми — я никогда не лезла в душу. И когда они начали робко чем-то со мной делиться, я держала ладонь на губах, чтобы не сорвалось ни одно слово из маминого словаря.
Только издавала междометья сочувственные и понимающие, и никакой морали! Хотя все мои ложные воспитательные рефлексы вопили: „Скажи, что это нельзя, что это ужасно, а это недостойно!“. Чушь! Это другое поколение, живущее по жестким законам.
Я ничего не знаю об их трудностях, о боях, о школах. Я не смею лезть со своим мнением.
Я очень чувствую то, что Вы написали об отце. Молчание… У Довлатова есть где-то, что в молчании таится сила бомбы…
Откуда Вы знаете, что Ваши дети не читали Ваших книг? Вы знаете это наверное? Ну и бог с ними. Может, это такая форма тактичности, недоступная нам… Стыдливость своего рода… Боязнь увидеть отца нагим, словно Ноя…
А помните, у Христа есть слова горькие, что не бывает пророка без чести, как только в своем отечестве. Смотрите — чужие Вас ценят, свои нет. Помните, еще у Него же: „…и враги человеку домашние его“. Древние архетипы, но верные.
Не горюйте об их признании. Вы дали им жизнь. Уже их дело, что они с ней сделают. Может, они постоянно ведут счет тому, что Вы им недодали. Что с того? Значит, им надо научиться прощать. Вы не могли дать больше, чем дали. То, что они могли бы взять у Вас нематериальное, — они не доросли до этого.
…А как Вас мама звала?..
Насчет кармического избывания — тут я не спец. Но такие параллели есть в любой религии, так вот в иудео-христианской традиции кармическому избыванию соответствует доктрина проклятия-благословения. Согласно Писанию, Бог может проклясть до третьего-четвертого рода, а вот благословение простереть до тысячи родов. Незаслуженность очевидна в обоих случаях, да?
Некоторые „продвинутые“ богословы говорят о том, что в жизни каждого можно найти корни „унаследованных проклятий“.
И разрушить их молитвами, отменить. Провозгласить духовную амнистию. Распространить на бывшие проклятые сферы благословение.
До свидания, друг мой редкий и чудесный.
Лика».
Что же он написал в ответ?
Кажется, признался мне в метафизическом родстве…
Был благодарен до слез за понимание.
И снова говорил о своей разобщенности со взрослыми детьми, вспоминал маму…
Маме когда-то давно он отправил откровенное письмо, где говорил о своих детских обидах, страхах, отверженности. О том, как не хватало ласковой мамы и ласки вообще… Через неделю после получения этого письма мама скоропостижно скончалась от перитонита…
Мне хотелось его усыновить, этого седого пятидесятилетнего мальчика, такой кровной нежности у меня не вызывал никто…
«…Игорь, дорогой.
Вчера полночи читала Вашу книжку. Начинаю понимать Вас более… детально, что ли. Общее понимание — угадывание — было изначально, но детали — это Бог, так говорят, кажется.
Человек ЗНАЕТ о своей кончине. Его подсознание готовит его к ней. Душа, готовясь предстать пред Богом, пытается как-то выправиться, проясниться, обрезать ненужное, покаяться.
Но суета жизни забивает каналы, порой наглухо. (Знаете, такой есть прикол: „Это у тебя не совесть чистая, это у тебя память короткая!“).
Думаю, что Ваше письмо не обидело маму. Оно помогло ей вернуться в состояние и настроение прошлого и осознать тщету и суету всего, что не есть просто любовь. Любовь как проливающаяся нежность.
Думаю, она оплакала свою неспособность проявить свою любовь к Вам, как Вам это было нужно, а значит, простила себе эту вину.
Даже если она не сказала ничего, там, в глубине сердца, где вершатся истинные преобразования, она изменилась, и душа ее стала полновеснее.
«Существует предание, что якобы незадолго до Октябрьской революции в Москве, вернее, в ближнем Подмосковье, в селе Измайлове, объявился молоденький юродивый Христа ради, который называл себя Студентом Прохладных Вод».
«Тут-то племяннице Вере и пришла в голову остроумная мысль вполне национального образца, которая не пришла бы ни в какую голову, кроме русской, а именно: решено было, что Ольга просидит какое-то время в платяном шкафу, подаренном ей на двадцатилетие ее сценической деятельности, пока недоразумение не развеется…».
А вы когда-нибудь слышали о северокорейских белых собаках Пхунсанкэ? Или о том, как устроен северокорейский общепит и что там подают? А о том, каков быт простых северокорейских товарищей? Действия разворачиваются на северо-востоке Северной Кореи в приморском городе Расон. В книге рассказывается о том, как страна "переживала" отголоски мировой пандемии, откуда в Расоне появились россияне и о взгляде дальневосточницы, прожившей почти три года в Северной Корее, на эту страну изнутри.
Герои книги Николая Димчевского — наши современники, люди старшего и среднего поколения, характеры сильные, самобытные, их жизнь пронизана глубоким драматизмом. Главный герой повести «Дед» — пожилой сельский фельдшер. Это поистине мастер на все руки — он и плотник, и столяр, и пасечник, и человек сложной и трагической судьбы, прекрасный специалист в своем лекарском деле. Повесть «Только не забудь» — о войне, о последних ее двух годах. Тяжелая тыловая жизнь показана глазами юноши-школьника, так и не сумевшего вырваться на фронт, куда он, как и многие его сверстники, стремился.
"... У меня есть собака, а значит у меня есть кусочек души. И когда мне бывает грустно, а знаешь ли ты, что значит собака, когда тебе грустно? Так вот, когда мне бывает грустно я говорю ей :' Собака, а хочешь я буду твоей собакой?" ..." Много-много лет назад я где-то прочла этот перевод чьего то стихотворения и запомнила его на всю жизнь. Так вышло, что это стало девизом моей жизни...
1995-й, Гавайи. Отправившись с родителями кататься на яхте, семилетний Ноа Флорес падает за борт. Когда поверхность воды вспенивается от акульих плавников, все замирают от ужаса — малыш обречен. Но происходит чудо — одна из акул, осторожно держа Ноа в пасти, доставляет его к борту судна. Эта история становится семейной легендой. Семья Ноа, пострадавшая, как и многие жители островов, от краха сахарно-тростниковой промышленности, сочла странное происшествие знаком благосклонности гавайских богов. А позже, когда у мальчика проявились особые способности, родные окончательно в этом уверились.
Анна Ривелотэ создает произведения из собственных страданий, реальность здесь подчас переплетается с призрачными и хрупкими впечатлениями автора, а отголоски памяти вступают в игру с ее воображением, порождая загадочные сюжеты и этюды на отвлеченные темы. Перед героями — молодыми творческими людьми, хорошо известными в своих кругах, — постоянно встает проблема выбора между безмятежностью и болью, между удовольствием и страданием, между жизнью и смертью. Тонкие иглы пронзительного повествования Анны Ривелотэ держат читателя в напряжении с первой строки до последней.