Босая в зеркале. Помилуйте посмертно! - [65]

9 июля 1980 года

Дул такой ветер, что бумаги и птицы кружились в воздухе вихрем, ветер вырывал деньги из карманов воров, и деньги бешеными смерчами уносились в небо, как взятки Богу… от Акулаблатовых.

Выли и визжали сирены реанимационных машин на Алтуфьевском шоссе. Ливень и град разбудили уснувших от запоя строителей.

О, как страшно я томлюсь в этой клетушке общежития!

В универсаме был передан мой кошелечек старшему кассиру, мне его вернули. В кошельке нашла несколько волос — свои же очески… а сам кошелек стоит 2 рубля 60 копеек. Я написала благодарность магазину, у них есть подобные записи. Говорят, что находили по 200–300 рублей и возвращали владельцам. Слава всем честным!

В Москве уже около десяти дней ежедневно идут дожди, одна сырость, нет нынче лета, холодно, словно осень наступила. Я хоть на кровати в июне с утра успела позагорать.

10 июля 1980 года

Как мне спасти Мелентия в тюрьме?!

Эх, до чего доведет нас эта страстная переписка?! Сколько бумаги зря переводим на пустые страсти, в которых род человеческий вовсе не нуждается!

Приснился мне Карл. Прилетел из Америки, прикатил ко мне в общежитие и говорит по-русски:

— Вот она — Алтан Гэрэл — замучила меня заочною страстью, а сама хохочет! И никаких следов татаро-монгольского ига в ней не осталось… Вот что за птица! — и жмет мне крепко руку.

— Я, как неистовый пролетарий, клюю, что в рот попадется — вновь потеряла кошелек! Не знаю, сколько проживу? Не велика птичка — воробышек.

Клюю сытный пепел мякины, парчу лучей цветущей плесени, узоры сияющей паутины чудотканой, раскаленный алый гвоздь с креста антихриста. И плавится мой клюв — остужаю мигом в божьей луже жиропотной. Укоротила я жалкий клюв воробьиный, а с живодерного гвоздя шляпку едва сковырнула…

О нет, не стану я — воробьиха — из лужи шакалов нектар лакать, а гвоздь расплавленный буду пить до дна!

— Как Тициан, девяносто девять лет! Моя бабка — Шопенгауэр! Дали мне диплом Нобелевского лауреата! — Карл роется в карманах, и я в изумлении просыпаюсь…

Может, «Совращенный поселянин» Ретифа де ла Бретона так опьянил меня? Этот шедевр из «Литературных памятников» дала прочитать воспитатель Татьяна Дворянкина. Это она подала пример, как доставать бюсты Ленина для красных уголков общежития. Ведь родная жилищно-коммунальная контора № 34 нам ничего не дает к Олимпиаде! Мы выклянчиваем бюсты у шефов в строительных управлениях, словно нищие попрошайки милостыню, а СУ отмахиваются от воспитателей, как от назойливых мух.

А шустрая Таня Дворянкина не стала разоряться в кабинете начальника СУ:

— Меня — драного воспитателя общежития — каждая комиссия драит и драит, скоро уволят с работы! Устала я за девяносто рублей получать втыки ото всех! Вы тут богатые, новый бюст себе купите! — и не успел начальник СУ опомниться, как Татьяна уволокла бюст Владимира Ильича, привезла на грузовике. А директриса общежития Тина Котовна Ширшова хвалит воспитателя на совещании:

— А кто вырвал у Дворянкиной Ленина? Никто! Она крепко обняла Ильича. Вот так! Хоть воруйте, но чтоб к Олимпиаде бюсты были! Кровь из носу, уяснили?!

Воспитатели сидели, опустив глаза, но никто не осмелился возмутиться. Это же позор! Пусть меня трижды уволят с работы и выпишут вон из Москвы, чем так осквернять память о Владимире Ильиче!

Разыгралась чиношвейка с дипломом курсов кройки и шитья, вышла в мундиры, выпендривается перед педагогами, как может. Разрывается по швам черепушка пополам, череп крепкий чиношвейки не стучится в ателье, вышивает языком расчудесные узоры.

«Все показное не имеет цены» — эти золотые слова из «Совращенного поселянина» вышить бы на знаменах у изголовья новых гениальных мыслителей человечества.

Боже, но как мне голыми руками оформить это общежитие, когда шефы плюют на него?!

Однако прежде чем вернуть книгу шустрой Дворянкиной, надо выписать навеки самые лакомые кусочки:

«…ни один светский человек не обретает в своих наслаждениях столько радости, сколько обретал святой Франциск в своих самоистязаниях…

Все мы, какие ни есть, любим людей, которые отказываются от того, чего мы сами добиваемся; их отказ от своей доли усыпляет в нас две изнуряющие страсти: ревность и самую подлую из всех — зависть, Святой Франциск создал себе счастье, неслыханные радости, которые ни у кого не отнимали — ни любовницу, ни сокровища, ни поместья, ни имущество, ни должности, ни почести, к которым всякий стремится, — поэтому все уважали и чтили его. Кто мог бы ему завидовать? Только тот, кто избрал бы такую же стезю».

«Если бы можно было взглянуть с большой высоты на все препоны, унижающие род людской, то мы убедились бы, что все это — ухищрения слабости и малодушия, имеющие целью заковать силу и мужество».

«…наконец, брамины, самые бесполезные из всех, пользуются большим почетом; индусы уразумели, что не будет вреда, если считать этих людей самыми достойными уважения…»

«Человек, находящийся на самой низшей ступени общества, наслаждается особой безмятежностью, лишенный забот и хлопот; быть может, в этой беззаботности и заключается единственная возможность быть счастливым»,

Разве??? Какая парадоксальная новость!