Босая в зеркале. Помилуйте посмертно! - [66]

Тому, кто придумал эти общежития — надо поставить свинцовый памятник, среди мусора, и пусть «проживающие» в своих общежитиях изучают его биографию и жизнь. И причину — как его осенила эта гениальная идея общежития?

«…люди — ничто, они в большинстве случаев не ведают всей черноты своих проступков: один бог проникает в самые сокровенные недра сердца».

Да, если убийцы осознали бы всю бездну своей подлости, то они расхотели бы жить, каясь и казнясь безнадежно.

В июле прошлого года руки у меня были в экземе на нервной почве, нельзя было стирать в порошке, даже мочить их, протирала пальцы спиртом. Врач запретил есть виноград, изюм, мед и прочие сладости, которые мне не по карману. Лечила я руки мазью фторокорт и пила глюконат кальция, таблетки мела по 7 копеек,

9 июня 1979 года с десятого этажа моего второго подъезда днем выпала девка Тамара Соломко и разбилась насмерть: до сих пор вижу это лиловое лицо, крашеные соломенные волосы, снизу на палец отросли темные, свои, под расстегнувшейся кофтою пепельного цвета дрянной бюстгальтер, потертые, грязные джинсы на молнии, босоножки на тяжелой глупой платформе, а вокруг нее валялись подушки, которые я в страхе собрала.

Тогда я работала воспитателем мужского общежития по Абрамцевской, 1. 8 июня, вечером не было вахтера, комендант Одноглазова не сочла нужным найти замену, бросила подъезд на произвол судьбы, а девка проникла ночью к шоферу Женьке Ехтереву, проночевала у него и днем сама выбросилась после ссоры с ним, как утверждает этот жестокий Ехтерев. Все собрались вокруг трупа несчастной, вызвали милицию. Поздно вечером я под проливным дождем без зонта поехала на телеграф, отбила срочную телеграмму отцу Соломко:

«СРОЧНО ПРИЕЗЖАЙТЕ МОСКВУ ПОГИБЛА ТАМАРА»

Именно в тот день 9 июня я с утра обходила все квартиры рабочих, раздавая мышиный яд в бумажных свертках, и в квартире, где живет злой Женя Ехтерев, никаких девиц я не видела, может, они ее спрятали в туалете или в шкафу.

В ЖКК-34 оплатили мне чек телеграммы, объявили выговор, как горе-воспитателю, хотя я проработала здесь всего полтора месяца. Так я сразу прославилась на все управление, меня затаскали по инстанциям, обо мне кричали с трибун всяких семинаров и собраний.

Следователь 145 отделения милиции выявил, что Тамара Соломко была временно прописана по лимиту в женском общежитии по Новгородской, 30, но там по существу не проживала, хотя оплачивала свое койко-место. Сожительствовала она с Ехтеревым и после ссоры покончила жизнь самоубийством. За моральный облик своего водителя заступился Оганес — заместитель начальника треста, деятель со связями, и Евгения Ехтерева отпустили.

Только я — новый воспитатель, впервые увидевшая эту жертву Лимита посмертно, — получила выговор и с ходу угодила в черный список. Какая гадкая история! Почему же подушки валялись рядом с нею? Разве самоубийцы выпрыгивают, обняв подушки? Женька ходил очень нервный, красный, я — с экземою, и мы не здоровались более. Бедная, хрупкая Тамара Соломко унесла с собою в могилу свою тайну и взяла вину полностью на себя.

Потом началась у нас какая-то почти религиозная кампания: «Подготовка к приезду ПОГУДКИНА», которая затмила все постороннее. Узнала, что этот ПОГУДКИН — заместитель начальника Главмоспромстроя по воспитательной работе и по распределению жилья и давно собирается объехать общежития, особенно отдаленные мужские, где совершаются преступления. Стали приезжать в общежитие руководители ЖКК-34, устроили срочный ремонт, выдали новую мебель, привезли ковры, особенно старалась председатель месткома Сорокина-Липатова, которая нашла средства на цветы, чаепитие. Она придиралась к моему почерку, к цветам фломастера, к тому, как я пишу планы, объявления, документацию, учила: «Понимаете, все должно быть вывешено на уровне глаз Погудкина, чтобы, не поднимая головы, на ходу он мог прочитать!»

Нет худа без добра. Благодаря этой кампании по подготовке к мифическому приезду Погудкина, мы получили прекрасные мягкие желтые стулья для красного уголка, желтые шелковые шторы на окна, все общественные комнаты оклеили кипящими оранжево-золотыми обоями и наш подъезд стал словно золотым! Ребята перестали в красном уголке лузгать семечки, курить украдкою, с удовольствием приходили смотреть телевизор, в квартирах сделали генеральную уборку, все блестело, только ковры хранились у комендантов, чтобы постелить девственно чистыми к высоким стопам Погудкина.

Наконец-то объявили долгожданный день — завтра выезжает! Техническая служба жилищно-коммунальной конторы вымыла общежитие снаружи шлангами! А мы, воспитатели восьми подъездов, ночью выпустили свежие стенгазеты, посвященные Дню учителя…

А в тот день с утра прибежала ко мне в подъезд директор общежития Байкина Гитара. Богатырь-баба вырядилась в кримпленовое платье вопиющей пестроты, которое затмило бы самых ярких попугаев на свете, и, брызжа в лицо слюною, ядовитою и желтою от сигарет, выпалила:

Слышь — улыбайся до ушей и не говори ни слова!

Ты — человек новый, я сама отвечу, если что спросят.

— А если меня спросят? Сказать, что я оглохла?

— Ты, бурятка, улыбнись, своею степною раздольною улыбкой, а язык мерзкий прикуси!