Бореальная культура позднего палеолита как свидетельство первой европейской цивилизации - [7]
Я не изучал жизнь обезьян, но чисто интуитивно такое их поведение мне представляется вполне возможным. Таким образом, даже такое определение социума не дает нам четкой границы, отделяющей человека от животного мира. Подводя итог всем этим рассуждениям можно сказать, что:
Основой социума является семья. Именно с заботы о потомстве начинается общество. Из этого следует, что социум – сообщество индивидуумов, принадлежащих одному виду и пользующихся социальной инфраструктурой.
Таким образом, социум – это высшая стадия эволюции животного мира, но не более того.
Здесь возможно возражение, что термином «социум», следуя толковым словарям, мы уже обозначаем сообщество людей, а для животных существует термин «социальные животные». Однако если мы говорим «черный квадрат», почему нельзя сказать «квадратная чернота». Далее, разве сам человек это не есть социальное животное? Кроме того, почему понятие «социум» в этом случае должно применяться исключительно к нашему виду Человек разумный (Гомо сапиенс), если мы хотим отделить животных именно этим термином. А неандертальцы – это разве не социум? А это не наш вид. Следовательно, тогда, мы должны отнести понятие социум ко всему роду Человек. А вот некоторые ученые, например, профессор Моррис Гудмэн, руководитель исследований ДНК шимпанзе при университете Уэйна в Детройте и его коллеги, полагают на основании своих исследований, что к роду Человек, следует отнести и шимпанзе [14].
Таким образом, даже отнеся термин «социум» к нашему роду, мы не избавляемся от необходимости понять на каком этапе мы можем отделить человека как представителя царства животных от человека как представителя цивилизации.
Если же мы введем понятие «социум» только для нашего вида Человек разумный, то, пытаясь найти границу между человеком-животным и человеком цивилизации, понятие «социум» неизбежно должно совпасть по смыслу с понятием «цивилизация». Но в этом случае термину «социальные животные» должен быть тождествен термин «цивилизованные животные». Однако, мы же понимаем, что эти термины не тождественны. Цивилизованными животными в лучшем случае мы можем называть животных, живущих вместе с нами, т. е. это домашние животные и это совсем не то же самое, что социальные животные, проживающие в дикой природе. «Цивилизованные» в данном случае означает не характеристику самих животных, а место их проживания. А к социальным можно отнести тех животных, у которых существует забота о потомстве. Фактически это все млекопитающие и птицы. Поэтому могут быть цивилизованные (домашние) социальные животные и дикие социальные животные.
Таким образом, термины «социальный» и «социум» фактически являются тождественными понятиями. И само подчеркивание, что в одном случае мы говорим о животных, а в другом о современном человеке (социальные животные = животный социум, социальный человек = человеческий соц и ум = социум») говорит о том, что само понятие «социум» не является критерием выделения современного человека из царства животных.
Тем не менее современный человек из царства животных явно выделяется, но выделяется он не наличием социальной инфраструктуры, хотя, естественно, она у него не в пример более развита, чем у любого другого вида животных.
Можно сказать, что он выделяется наличием цивилизации. Но возникновение цивилизации все же обусловлено появлением у человека некого нового качества, которое отсутствует у животных.
Слово «цивилизация» восходит к латинскому «civilis», что значит «гражданский» [15]. В моем понимании оно восходит к словосочетанию «сто поселений», т. е. действительно фактически дублирует понятие «социум» и изначально, по своей семантике, не несло в себе того смысла, который мы вкладываем в это слово сейчас. Но сейчас под цивилизацией мы понимаем социум плюс то новое качество, которое и отличает социум первобытного человека вида Человек разумный от цивилизации. Возможно, для обозначения этого несколько иного смысла слова «цивилизация», нежели того, который следует непосредственно из его семантики, как в моем понимании («сто поселений»), так и латыни («гражданский»), следовало бы подобрать другой термин. Однако термин «цивилизация» уж очень прочно укоренился в нашем лексиконе.
Таким образом, исходя из нашего определения сказать, что цивилизация возникает в момент появления социума, мы не можем.
То есть если мы под термином «история» будем понимать историю нашей цивилизации, и при этом определим границу, когда в социуме появляется цивилизация, мы проведем границу между современным человеком и человеком доисторическим, которого следует относить еще к царству животных.
Поскольку и современный человек и доисторический принадлежат к одному и тому же биологическому виду – Человек разумный, то, очевидно, эта граница лежит за пределами биологической материи. То есть эта граница определяется появлением нового критерия (фактора), возникновение и развитие которого не может происходить биологическим путем. Что же это за критерий, нам и следует выяснить.
Каким образом доисторический человек изготавливал свои предметы социальной среды? Откуда он знал, что и как следует делать? Орудия, жилища. Ответ достаточно очевиден – его научили другие члены сообщества. Вопрос не в этом, вопрос – как они его научили? Если мы говорим, что доисторический человек принадлежит к царству животных, то способ может быть только один – обучение происходит методом подражание. Именно таким образом у всех животных происходит передача приобретенных инстинктов, которые для человека мы называем – навыки. А то, что животные, обезьяны, например, могут передавать приобретенные инстинкты, вполне доказано.
Монография посвящена актуальной научной проблеме — взаимоотношениям Советской России и великих держав Запада после Октября 1917 г., когда русский вопрос, неизменно приковывавший к себе пристальное внимание лидеров европейских стран, получил особую остроту. Поднятые автором проблемы геополитики начала XX в. не потеряли своей остроты и в наше время. В монографии прослеживается влияние внутриполитического развития Советской России на формирование внешней политики в начальный период ее существования. На основе широкой и разнообразной источниковой базы, включающей как впервые вводимые в научный оборот архивные, так и опубликованные документы, а также не потерявшие ценности мемуары, в книге раскрыты новые аспекты дипломатической предыстории интервенции стран Антанты, показано, что знали в мире о происходившем в ту эпоху в России и как реагировал на эти события.
Среди великого множества книг о Христе эта занимает особое место. Монография целиком посвящена исследованию обстоятельств рождения и смерти Христа, вплетенных в историческую картину Иудеи на рубеже Новой эры. Сам по себе факт обобщения подобного материала заслуживает уважения, но ценность книги, конечно же, не только в этом. Даты и ссылки на источники — это лишь материал, который нуждается в проникновении творческого сознания автора. Весь поиск, все многогранное исследование читатель проводит вместе с ним и не перестает удивляться.
Основу сборника представляют воспоминания итальянского католического священника Пьетро Леони, выпускника Коллегиум «Руссикум» в Риме. Подлинный рассказ о его служении капелланом итальянской армии в госпиталях на территории СССР во время Второй мировой войны; яркие подробности проводимых им на русском языке богослужений для верующих оккупированной Украины; удивительные и странные реалии его краткого служения настоятелем храма в освобожденной Одессе в 1944 году — все это дает правдивую и трагичную картину жизни верующих в те далекие годы.
«История эллинизма» Дройзена — первая и до сих пор единственная фундаментальная работа, открывшая для читателя тот сравнительно поздний период античной истории (от возвышения Македонии при царях Филиппе и Александре до вмешательства Рима в греческие дела), о котором до того практически мало что знали и в котором видели лишь хаотическое нагромождение войн, динамических распрей и политических переворотов. Дройзен сумел увидеть более общее, всемирно-историческое значение рассматриваемой им эпохи древней истории.
Король-крестоносец Ричард I был истинным рыцарем, прирожденным полководцем и несравненным воином. С львиной храбростью он боролся за свои владения на континенте, сражался с неверными в бесплодных пустынях Святой земли. Ричард никогда не правил Англией так, как его отец, монарх-реформатор Генрих II, или так, как его брат, сумасбродный король Иоанн. На целое десятилетие Англия стала королевством без короля. Ричард провел в стране всего шесть месяцев, однако за годы его правления было сделано немало в совершенствовании законодательной, административной и финансовой системы.
Владимир Александрович Костицын (1883–1963) — человек уникальной биографии. Большевик в 1904–1914 гг., руководитель университетской боевой дружины, едва не расстрелянный на Пресне после Декабрьского восстания 1905 г., он отсидел полтора года в «Крестах». Потом жил в Париже, где продолжил образование в Сорбонне, близко общался с Лениным, приглашавшим его войти в состав ЦК. В 1917 г. был комиссаром Временного правительства на Юго-Западном фронте и лично арестовал Деникина, а в дни Октябрьского переворота участвовал в подавлении большевистского восстания в Виннице.